Во втором классе Аня (все имена в публикации изменены по просьбе героини) стала жертвой буллинга. Сейчас ей чуть больше 40, у нее есть муж и сын-первоклассник. Поговорили с минчанкой о том, как травля повлияла на ее жизнь после школы и почему она опасается за собственного ребенка.
Содержание:
– Я отношусь к поколению бэби-бума – людям, которые родились в самом начале 1980-х, после введения в Советском Союзе трехлетнего отпуска по уходу за ребенком, – рассказывает Аня. –Конечно, ситуация повысила нагрузку на систему образования в годы перестройки: в стране – экономический и социальный кризисы, в Союзе – развал, а в школах в это время наплыв учеников.
Когда я пошла в школу, у нас было 9 первых классов – это примерно 270 человек. Уже сейчас понимаю, что это была большая логистическая проблема, решить которую дирекции оказалось довольно сложно.
Первый школьный год прошел для Ани спокойно. Учеба выглядела так, как ее показывали на картинках: школьники сидят за партами, учатся правописанию, а урок ведет «учительница первая моя». Родители довольны, дети тоже.
Но идеальный мир развалился, когда учительница серьезно заболела и была вынуждена уволиться. Во втором классе все резко изменилось: учителя сменяли друг друга так быстро, что школьники даже не успевали запоминать их лица. Уроки стали напоминать дикие джунгли: дети бесились, плевались, дразнили друг друга. Часто в класс «на замену» отправляли практикантку из пединститута, задача которой – разнимать в драках мальчишек, чтобы не допустить тяжелых травм.
– С прямым буллингом я столкнулась в третьей четверти, и продолжался он до конца учебного года. Как-то раз я шла в школу и у входа встретила одноклассниц. Одна из них посмеялась над моим внешним видом – и я ее за это обозвала. Свидетельница этой сцены, придя в класс, сообщила всем о моем поступке и сказала, что «с этой девочкой мы не будем дружить».
Так все и началось. В меня плевали, меня били, оскорбляли и унижали словесно, счищали масло с ссобоечных бутербродов мне в портфель и все в этом роде – участвовал почти весь класс. Некоторые издевательства были стихийными, другие – спланированными: например, как-то раз страницы моей тетради намазали парафином. Я писала контрольную чернильной ручкой – и вдруг все чернила растекаются.
Конечно, ты не понимаешь, что происходит, начинаешь рыдать, что-то объяснять учительнице, но она выгоняет тебя из класса и ставит двойку за работу. Я очень эмоционально и активно реагирую на подобные ситуации: плач, крики, попытки дать сдачи. Такие дети как раз и являются удобными объектами для травли.
Как сегодня говорит моя мама, я ей тогда рассказала обо всем. Но, когда она спросила, чем может помочь, я сказала, что разберусь со всем сама. Хотя сейчас мне кажется, что я очень нуждалась в ее поддержке, молилась, чтобы родители вмешались, но не знала, как их попросить, или боялась, что будет еще хуже.
Кажется, мама поговорила с учительницей, но та все равно не исправила бы ситуацию. Это была молодая специалистка, попавшая в школу по распределению, которая и сама к нам относилась чудовищно: каждый урок начинался с оскорблений в наш адрес – она сообщала нам, 8-летним детям, что нас ей «втюхали». А еще могла поставить ребенка из неблагополучной семьи у доски и унижать его за внешний вид и невыученные уроки при всем классе.
Однажды мне дали задание нарисовать часть декорации для школьного спектакля. Я не особо умела рисовать, поэтому сделала как смогла – и принесла в школу. Наша учительница наорала на меня на мероприятии в актовом зале. Тыкала мне в лицо этой декорацией и говорила, что я бездарность. С того момента травить меня стала вся параллель: теперь я не могла отдохнуть даже в коридоре – меня гоняли и там.
Аня пять месяцев жила в мире, в котором не могла даже спокойно пройти по улице, чтобы ее как-то не зацепили. Спасало только то, что учебный год заканчивался – и девочка должна была уехать в деревню. Впрочем, три месяца лета тоже оказались очень тяжелыми: было страшно даже думать про школу.
Но, когда Аня пришла 1 сентября в третий класс, случилось неожиданное. К ней подошли девочки, которые организовали травлю, и сказали, что прощают ее и надеются, что она никогда больше не повторит те слова. Сказать, что это было счастье, – ничего не сказать. Но, уже будучи взрослой, Аня поняла, что в ту минуту настоящий кошмар для нее только начался.
– За третий и четвертый класс моя обидчица Вероника организовала еще 4 бойкота – она по очереди изощренно мучила за пустяковые, часто выдуманные проступки («Оля не вернула книгу в нашу домашнюю библиотеку») всех своих близких подруг. Правда, с каждым разом людей, которые ее поддерживали, становилось все меньше: если сначала мальчики активно подключались к травле, позже им это стало неинтересно.
А в пятом классе у нас появилась новая классная руководительница. За два года она сильно изменила ситуацию: очень много времени проводила с нами вне уроков – и не для галочки, а с душой. Возила нас на экскурсии, «на природу», подключила родителей к жизни класса. Чей-то папа-биолог устраивал нам лекции в лесу, а чья-то мама приглашала нас на вечеринки в стиле сериала «Элен и ребята». Думаю, это сработало: мы стали лучше узнавать друг друга и наконец подружились.
Но к этому времени буллинг уже стал неотъемлемой частью наших отношений и продолжался до 8-го класса. Помню, последний бойкот был объявлен девочке Ире: с ней ребята не разговаривали полтора года за то, что однажды она спешила в музыкальную школу и не попрощалась с Вероникой.
Наверное, по-настоящему счастливым человеком я стала, когда Вероника разрешила снова дружить с Ирой. Все годы, когда травили других девочек, я молча смотрела на это и боялась предпринять хоть что-то, чтобы изменить ситуацию, ведь боялась, что и меня снова начнут травить. Думаю, этот страх очень сильно меня деформировал.
– Не так давно я прочитала эссе о гражданском обществе известного беларуского философа Владимира Мацкевича (сейчас он признан политзаключенным. – Ред.). Он говорит о том, что в советское время у нас были разрушены локальные сообщества и их роль стали восполнять группы по интересам.
Направлений, доступных школьникам и студентам, в 90-е было очень много: туристические кружки, спортивные секции, кружки бардовской песни, клубы «Что? Где? Когда?» и КВН, краеведческие и экологические кружки, неформальные сообщества и религиозные общины. Как рассказывали мне многие беларуские собеседники, такие группы часто становились местом, где можно было спрятаться от травли.
Для Ани такой отдушиной стал спорт: девушке пришлось поменять несколько направлений. Смысл был не в том, чтобы показывать высокие результаты, а в том, чтобы найти новый коллектив. И важным здесь было то, что его выбрала она сама, а не кто-то за нее. Школьную систему ей навязали, поэтому ей там плохо – так объяснила это себе Аня в детстве.
– И еще мне очень повезло с семьей. Я получала безусловную любовь, меня ценили. У родителей был широкий круг общения, и от всех их друзей я слышала только похвалу, ведь я была красивая спортивная девочка, отличница. Отношение взрослых давало мне понять, что проблема, возможно, в обстоятельствах, а не во мне. Это же дало силы тогда не сломаться.
Во время нашего разговора Аня подчеркнула, что не является психологиней. Повзрослев, она стала анализировать произошедшее с ней, читать специальную литературу, поднимать тему школьной травли в личных разговорах с большим кругом людей в Беларуси и не только. Сейчас Аня чувствует в себе силы делиться своим опытом и наблюдениями, чтобы помогать другим в сложных ситуациях.
– К буллингу чаще всего относятся как к частным ситуациям. На самом деле буллинг – это своего рода эпидемия. Она поражает не отдельных людей – заражен весь коллектив. В контексте школы травлю можно сравнивать с эпидемией гриппа, а потому и профилактика должна быть серьезная: если «обезвредить» «нулевого пациента», распространение инфекции можно остановить. Нужно укреплять психологический иммунитет.
Сейчас мой сын пошел в школу. Конечно же, я панически боялась этого момента всю жизнь. Но, поскольку я родила ребенка после тридцати, у меня было время «изучить матчасть», так что этот страх был освоен и я поняла, как можно действовать, чтобы минимизировать последствия буллинга в случае чего.
Смена школы – это последнее, что стоит предпринимать. Уходить нужно только в случае, если все испробовано, если ни учитель, ни другие родители, ни администрация школы не откликнулась на проблему, а лишь замяли ее или утаили. Да, такое решение ребенок может воспринять как поражение, что скажется на его характере. Но если вы установили, что сын или дочь не в своей тарелке и в другом коллективе ему (ей) будет лучше, то смена школы может повлиять позитивно.
После школы Аня не общалась с одноклассницами 15 лет: каждая строила свою жизнь и карьеру. А когда появилось желание встречаться, она постаралась поговорить с ними (кроме обидчицы, которая до сих пор не выходит на контакт) о том, что происходило в школе.
Каждая получила серьезный удар по самолюбию, психике и самооценке. Также многие приобрели синдром самозванки, а лично у Ани развился еще и синдром выученной беспомощности, в том числе из-за того, что много лет она наблюдала, как мучают ее одноклассниц.
– После разговора с одноклассницами я поняла, что мы ходили в одну школу, дружили, но это была только видимость отношений. Многие, как и я, придумали себе убежища, в которые прятались от школьных подруг: спорт, музыка, поездки в деревню. Одна из нас запретила себе думать о школе на следующий день после выпускного. Серьезно: всё забыла! Поставила блок на огромный период жизни.
Уже после университета, когда у меня начались первые взрослые проблемы, моя история из детства возвращалась эхом: я просыпалась от снов, связанных с травлей, от плача, от криков. Я понимала, что с этим надо разбираться, но решила сама разложить все по полочкам, разобраться, почему люди поступали так, а не иначе.
Важным оказалось понять поведение Вероники. Я пришла к выводу, что она могла вымещать на школьных товарищах давление, которое получала от родителей. Ее семья была одной из самых уважаемых в школе, и от Вероники ожидали отличных оценок, а способности она имела средние.
Но одно дело понять, а другое – простить. Простить я пока не способна, поэтому говорить о том, что я преодолела свою проблему, рано. Думаю, последствия буллинга и принятие последствий для меня – это история на всю жизнь.
Перепечатка материалов CityDog.io возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото: Unsplash.
