Как это любить: вечное возрождение. Жемыславль, Позняк, память и другие сокровища

Как-то раз отдел культуры одного белорусского района решил преподнести подарок на юбилей деревни: увековечить в памятнике известного соотечественника и земляка, поэта и дипломата. Люди пожимали плечами: почему бы, мол, не партизанам – это хоть понятно. За последние 80 лет известный соотечественник был с большего вытеснен из памяти местных, потому что чистки неугодных и стройки новых миров не проходят бесследно. Но полезное дело есть полезное дело: на скульптуру даже повыудили по рублю из скромных сельских зарплат.

И тут что-то поломалось. Запланированную изначально статую предложили заменить бюстом, потом на повестке появился барельеф, а закончилось все тем, что посреди деревни поставили невнятный гранитный валун с табличкой. И только местные справедливо спрашивают за свой рубль у всех причастных: «А дзе там той памятнiк?»

Это история о том, что мы вроде бы и хотим о чем-то помнить, но не совсем понятно, как и о чем именно. Память – удивительная вещь, а то и вовсе цирковое животное, которое терпит дурацкие представления, все понимает, но не может ничего сказать. Животное, которое вынуждено молча смотреть из своего загона, пока недобросовестный хозяин снова не выпустит его на арену в угодном виде – хоть статуей, хоть валуном. А поскольку история показывает, что с памятью можно делать все что угодно – почему бы не сделать это самим: поехал, пощупал, почитал, сравнил, подумал, смешал, поделил – и вот ты уже не никто и не из ниоткуда, и вот ты чуть ближе к правде.

Когда наконец достроят трассу М6, это дельце нужно будет хорошенько отметить: откроется быстрый, удобный и безопасный доступ не только к Гродно со всеми его прелестями, но и к припрятанным чудесам вокруг этой трассы на северо-запад. В них, конечно, иногда ничего особенного, но так со всем, что мы пока еще не полюбили.

Новому Полю в этом отношении повезло. В деревне в пригороде Минска цветет активизм и зарождается локальное сообщество. Месту, о котором незаслуженно мало кто слышал, уже придумали логотип и культурное событие – фестиваль: праздник, которому жителям мегаполиса можно только позавидовать. Называется он «Гарбузы i слiмакi Новага Поля», и в этом трогательном и крутом названии есть что-то и про традиции, и про перемены, и про устойчивое развитие. Все это, конечно, не на пустом месте.

В разделе «История» на сайте Новопольского государственного аграрно-экономического колледжа написано, что в 1946 году в бывшем имении Новое Поле Заславского района была организована «одногодичная школа колхозных птицеводов». Так все, видимо, и было, только активные агрокультурные движения начались здесь задолго до колхозных птицеводов, пчеловодов и счетоводов.

Имение Новое Поле переходило от одного знатного рода к другому, от Сангушек к Огинским и Селявам, пока в XIX веке здесь не обосновались потомки Рюриковичей – Друцкие-Любецкие. А с конца позапрошлого века и до 1919 года этой землей под Минском владел деятельный и многогранный Иероним Друцкий-Любецкий.

Сказать, что князь был активистом, – ничего не сказать. «Один из симпатичнейших и наипопулярнейших граждан Минщины» – характеризовала его газета Kurier Litewski. Титулованный латифундист и коммерсант, меценат и общественный деятель, даже драматург, Иероним Друцкий-Любецкий успевал всё: и перестраивать помещичьи хозяйства края на капиталистический лад в составе Минского общества сельского хозяйства, и пропагандировать развитие агрокультуры среди крестьян, к которым он не скрывал симпатии, и депутатствовать в имперской Госдуме, где политик лоббировал автономию литовско-белорусского края и принцип частной собственности как один из идеалов белорусского крестьянства. Говорят, даже большевика Ленина смутила такая прогрессивная позиция нашего общественного деятеля насчет земли крестьянам. Вдобавок к перечисленному Иероним долгие годы являлся председателем первого белорусского частного банка – Минского коммерческого. Как тут не выращивать улиток на досуге, чтобы отдохнуть.

С Первой мировой, оккупацией, военными действиями, революциями 1917 года все начало ломаться. Затянувшийся хаос, начало Советско-польской войны и замаячившие на горизонте красные флаги вынудили Иеронима переехать в Варшаву, где он умер от испанки в конце 1919 года. Его родных, как выяснилось позже, тоже не ждало ничего хорошего. Главный наследник князя Константин Друцкий-Любецкий в 1920 году устанавливает недалеко от Нового Поля демаркационную линию, и его родной дом остается на советской стороне, а с Рижским миром в имение въезжают красные пограничники. В 1939 году, после капитуляции Польши перед гитлеровской Германией, его как польского офицера берут в плен большевики и в 1940 расстреливают под Киевом. Его младшая сестра Кристина, переехавшая с матерью в Раков, погибла в 1921 году прямо на границе. По одной из озвучиваемых историками версий, княгиня любила прогуливаться, чтобы посмотреть на оставленное имение, и стала не просто жертвой строгого пограничного режима – ее изнасиловали и убили советские пограничники. Говорят, они еще и подкинули тело девушки на территорию соседнего погранотряда, а молодое советское государство из-за боязни международного конфликта расстреляло весь его состав. Но совсем недавно озвучена несколько иная история трагедии.

Возможно, что-то хорошее в те десятилетия происходило только у местных моллюсков: улитки, которых на экспорт выращивал предприимчивый князь Иероним с 1919 года, оказались на вольном выпасе и предоставлены сами себе.

И только с 1946 года началась история Новопольского аграрно-экономического колледжа, разместившегося в здании бывшего усадебного дома, принадлежавшего титулованному роду ВКЛ и РП. Сегодня аппетитный памятник республиканского значения с пухленькими портиками и уютно-приземистыми формами провинциального классицизма продолжает находиться в ведомстве учебного заведения, благодаря чему пребывает в относительной сохранности. Но его наполнение (колледж использует некоторые помещения под аудитории, сохраняет актовый зал для дискотек и сдает помещения в аренду малому бизнесу) и эстетика (интерьеры давно утрачены, а фасады получили удивительные цветовые решения в духе дачных домиков 80-х) оставляют желать лучшего. Чем и озаботилась активная часть местного сообщества, задумавшая вернуть зданию исторически достоверный вид и сделать из усадьбы многофункциональный культурный комплекс с музеем, сельским клубом и центром детского развития.

К сожалению, инициатива пока не находит поддержки ни у руководства колледжа, ни у исполкомов, но, будем надеяться, разговоры чиновников о развитии туризма и малых родинах зайдут дальше красивых слов. Местные активисты не отчаиваются, и вслед за проведенным фестивалем с улитками и тыквами в деревне для начала появится инфостенд, рассказывающий об истории деревни, усадьбы и ее последних хозяевах – Друцких-Любецких.

На месте старого сада теперь располагается главный корпус колледжа. Самобытный парк и старые аллеи сложно распознать, а в центре парадного двора усадьбы расплылся бетонный блин удивительной клумбы. Подростки тусуются на одном из крылец усадебного дома и демонстрируют друг другу похрипывающие в мобильных хиты. Из романтичного левого крыла усадьбы – с башней, пристроенной к основному объему неугомонным Иеронимом, – выходит то ли заведующая хозяйством, то ли сторож и, кажется, идет гонять молодежь, но не заходит дальше соседнего с ними крыльца, на котором открыта скрипучая дверь в скромную аптеку. За почти двести лет здание в своих стенах вынесло даже НКВД, так что нынешний летаргический сон под асбестоцементной крышей и всякая жизнь, что тянется к памятнику аптеками и дискотеками, – не самая плохая участь. И это еще не конец.

Сразу за Налибоками, в районе деревни Бакшты, нужно свернуть с М6 направо, на Трабы. Вскоре за полями, лесами и деревеньками возникнут скромные Юратишки, которые можно проскочить и транзитом, но пытливый исследователь хоть чем-нибудь да заинтересуется: хоть видавшей виды водонапоркой, хоть камнем у дороги. Войска кайзеровской Германии, оккупировавшие к середине 1915 года половину Беларуси, любили обозначать места расположения своих штабов мемориальными камнями, и один из них стоит в Юратишках в память о некой 85-й пехотной дивизии. На самом деле эта грубая пирамида из камней и бетона напоминает о гораздо большем: о Первой мировой войне, изменившей старый мир до неузнаваемости, о кровавых побоищах позиционной войны на фронте, разделившем Беларусь пополам, когда обе стороны теряли за день десятки тысяч солдат, и о нескольких миллионах белорусских беженцев, покинувших родную, но выжженную российской армией перед приходом немцев землю.

Напротив камня – массивное и скромное, очень деревенское здание усадьбы Радкевичей, бывших владельцев Юратишек. О них здесь остались самые теплые воспоминания старожилов, а вот аллеи, заложенной вокруг церкви, не осталось. Деревья вырубили в 2001-м, а в 2012-м церковь пострадала от пожара. Памятник деревянного зодчества теперь оштукатурен, окрашен извечным грязно-желтым и выглядит как плохой пример реконструкции, что вполне типично для современной Беларуси.

Можно прокатиться к старому кладбищу, которое почти ушло в землю, взглянуть мимоходом на костел, на симпатичный в своей лаконичности пожилой жилой дом рядом с водонапоркой, ну или на домик на пути к железнодорожной станции, хозяин которого постарался, а можно смело ехать дальше на Трабы, ведь времени мало, а мы так голодны на любовь и красоту.

Владения виленского воеводы и самого богатого землевладельца ВКЛ начала XVI века, канцлера и убежденного противника полонизации Альберта Гаштольда, а после – великокняжеская резиденция Жигимонта Августа, местечко, центр гмины, агрогородок – у Траб долгая история и знатное прошлое, которое хоть и чем-то незаметным, но все же проступает из-под странной манеры красить кирпичи в розовое и желтое, из-под ровного асфальта, укатавшего брусчатку, и почерневшего дерева рядовой застройки. Извилистая главная улица городка огибает небольшие волнения рельефа, перепрыгивает небольшую речку с симпатичным названием Клява и показывает все нажитое маленькими Трабами наследие за пару минут – и это с заходом в магазин за отличным гродненским мороженым «Пушок». Ну да не беда: зато за благородством местного костела, кажется, тянутся даже маленькие деревянные домики, а королевское прошлое нет-нет да и проявится какой-нибудь скульптурной головой льва, заботливо приколоченной к срубу хаты.

Корни у всего этого древние, как бабка княгиня Трабская, которая и подарила владения любимому внуку Гаштольду, а тот – сторонник ренессансных ценностей – уже в 1534 году открыл в Трабах частную (и вовсе не религиозную, как было принято) школу. Так что пока в некоторых регионах люди еще колотили друг друга палками-копалками, в Трабах уже готовили к поступлению в Краковский да Падуанский. Собственно, к XX веку здесь уже многое изменилось: не стало ни ВКЛ, ни Гаштольдов, ни Речи Посполитой, зато к 1897 году работало целых четыре пивных дома и пять табачных магазинов.

Про XX век, начавшийся с мировой войны, сказать особо нечего, но именно в 1900 году на месте разобранного из-за ветхости деревянного храма начали строить красивый неоготический костел, благодаря которому у этой небольшой деревни есть такой завидный узнаваемый силуэт.

Костел Рождества Наисвятейшей Панны Марии пережил XX век без изменений и сохранился в первозданном виде, а вот вторая древность Трабов – церковь Петра и Павла, построенная в 1784 году (по некоторым сведениям, в 1764-м), – пережила реконструкцию. Теперь у памятника белорусского деревянного зодчества позолоченные луковицы и восьмиконечный крест вместо традиционных купола-бани и греческого, а также зашивочка блок-хаусом, который как бы дерево, а как бы и нет.

Учитывая, что с традиционностью и преемственностью в Беларуси вообще беда, то почему бы не говорить о происходящем с культурой как о новых традициях с простыми принципами в основе: 1) «Как бы да, но нет», 2) «Как бы есть, но как бы не совсем то», 3) «Как бы можно, но как бы и нельзя вовсе».

На одном краю деревни люди хозяйственные могут глянуть на старенький хоздвор с амбарами-лядоўнямі, на другом меланхолики могут забрести на почти утраченное старое кладбище и с ощущением, что Трабы все же уютное и живое местечко, но пора, двинуть на Жемыславль.

– Страшный пожар был! Если б Умястовские могли увидеть, еще б раз умерли! – женщина, которая метет листья на тенистой и приятно одичавшей въездной аллее, просит ради собственного здоровья не заходить за ленточки ограждения. Шесть лет назад во дворце Умястовских случился пожар, и с тех пор жемчужина дворцового строительства разваливается, а выверенный нарядный классицизм трансформировался в грандиозный памятник безрукости, упадку и забвению. По словам доброй женщины, получить кирпичом по голове романтики и меланхолики с наибольшей вероятностью могут после дождя или в оттепель – если любите руины, будьте осторожны.

Взявший свое начало где-то под Варшавой, род Умястовских обосновался на тогдашней Ошмянщине в середине XVIII века. Его, возможно, самый деятельный представитель Томаш Умястовский, занимавший самые разные должности в земствах и судах и выдавший настольную книгу для юристов «Працэс Літоўскі», положил начало зажиточности и значимости рода. Воевал на стороне Костюшко против Российской империи, побывал в шкуре эмигранта, а затем вернулся и продолжил вести хозяйство, скупать недвижимость и делать все ради благополучия своей семьи. Сам Томаш, вероятно, ввиду исключительной занятости род не продолжил, зато после смерти в 1822 году оставил своим братьям и их детям необъятные землевладения и кучу злотых. Среди владений Умястовских оказался и скромный на то время Жемыславль, купленный в 1807 братом Томаша Якубом.

До Умястовских Жемыславлем веками заведовала в основном мелкая шляхта: земля была не особо плодородной, промышленности не водилось. Может быть, поэтому дворец на берегу Гавьи, доставшийся Умястовским от предыдущих хозяев, был деревянным и сдержанным по своей архитектуре, хоть и большим. Знатный и разбогатевший род это дело исправил. Сын Якуба и маршалок ошмянской шляхты Казимир Умястовский начал строительство резиденции с внушительных флигелей, парка и романтичной лядоўні (холодильника, в котором хочется жить), а его жена Юзефа – уже после смерти супруга в 1877-м – возвела роскошное здание дворца, ориентируясь на архитектуру королевского дворца в Лазенках. Почему бы и нет.

Кстати, что за архитектор выполнял проект дворца в Жемыславле, доподлинно неизвестно. В некоторых источниках в качестве вероятного автора упоминается Леонардо Маркони и его итальянское происхождение, но, в общем-то, красоты доставшейся нам реплики чего-то королевского это не убавит. Интересно, что еще одна «копия Лазенского дворца» – поместье Траку Воке Тышкевича – построена в те же годы под Вильнюсом. Типовой проект королевского дворца – это что-то!

Палац вышел что надо: что в конце XIX-го, что в начале XXI-го его называют не иначе как жемчужиной Ивьевского края и одним из самых красивых дворцов в Беларуси. С той лишь разницей, что к сегодняшнему дню он порядком прохудился, но об этом позже.

Последний из династии – Владислав Умястовский, унаследовавший от родителей имение, – доделал на свой вкус интерьеры, пригласил французского садовника и завершил парк на обоих берегах Гавьи – с канадскими тополями, лиственницами и пенсильванским ясенем. Он же развел в Жемыславле натурально цивилизацию: с почтой и телеграфом, с сыроварней и винокурней. Ротмистр российских гусарских войск (притом что деды воевали против Российской империи), маршалок Тракайский и в конце концов граф довел имение и будущий памятник неоклассицизма до совершенства. Постоянно выезжая за границу – то в Вену, то в Париж, – Умястовские не только подружились с Дюма, но и купили в и так богатый Жемыславль завидную мебель, живопись и предметы интерьера. Правда, крыши дворца так и не увенчали скульптуры – граф с графиней хотели сделать их в честь рождения ребенка.

Владислав Умястовский умер в начале XX века. Вся эта красота вроде огромной библиотеки, доставшейся графу от брата, вроде липовой аллеи или Девы Марии на въезде, конечно же, не могла остановить войну. В Первую мировую во дворец вселился Erholungsheim – дом отдыха для немецких солдат, после которого почти все ценное из дворца вывезли. Впрочем, ценности вывозили и русские солдаты, и местные жители. В 1922 году последняя владелица Жемыславля Янина Умястовская отдала имение Виленскому университету – на нужды просвещения. Как чувствовала, что без него – плохо.

После Второй мировой («освобождение» Западной Беларуси – это, кстати, тоже она) в здание дворца въехала контора местного совхоза. Земли, если помните, были не особо плодородными, а Виленский университет давно съехал вместе со знаниями, так что дела у предприятия шли плохо. К 1979 году, когда председателем колхоза стал Анатолий Холупко, вместе с местным сельским хозяйством умирало и здание – за все время эксплуатации его ни разу не ремонтировали. К счастью, новый начальник оказался настоящим хозяином и озаботился не только надоями, но и дворцом, восстановив его своими силами. В 90-х он ушел с поста, после чего контора переехала, а во дворце Умястовских организовали выездную кухню: в лихие 90-е прямо к нарядным портикам коринфского ордера стали съезжаться с полей сельскохозяйственные машины.

Эпоха постмодерна для дворца длилась долго: сменялись потенциальные инвесторы, не выдерживая местных особенностей делопроизводства, из интерьеров пропадали камины, мебель и даже полы, а закончилось все это пожаром 2012 года. Говорят, его причиной могло быть то, что кто-то домовитый вырезал что-то из остатков интерьера автогеном. Пожар лишил дворец крыши и перекрытий и ускорил превращение памятника в руины. Затем началась и закончилась восточная сказка: внезапно появился иорданский инвестор, купивший дворец по фото, но вскоре исчез, не забрав задаток (по словам местных, приехал и увидел состояние здания в его суровой северной реальности). И вот наконец у горемычной жемчужины лежат пиломатериалы, которые, как выяснилось, пойдут на крышу для аварийного здания, а она, как ей и положено, предотвратит дальнейшие разрушения. Это ли не повод вскрыть бутылочку голубичного.

Летом 2017 года белорусская фирма «Градитель» выкупила дворец и два флигеля, чтобы восстановить и преобразовать их в культурно-туристический центр, и, кажется, вовсе не потому, что это выгодное дельце: многие похожие истории доказывают, что восстанавливать наследие в Беларуси равнозначно голодной семье и испорченным нервам. Причина, скорее, в том, что директор строительного предприятия родом из этих мест и дворец Умястовских, пусть и в плачевном состоянии, для него – реальная ценность, а не какая-то там жемчужина из туристической брошюры. Поэтому у дворца лежат реальные пиломатериалы, и в планах владельца в ближайшее время возвести реальную крышу. Крышу над остатками нашей памяти, наследия и, чем черт не шутит, идентичности.

Кстати, винокурня до сих пор работает и выглядит великолепно – поздняя надстройка из силикатного кирпича делает ее притягательно-монструозной и похожей на фантастический лайнер, застрявший посреди деревни. Рядом с ней стоит добротный старомодный амбар, а чуть в стороне от амбара – на плотине – здание электростанции 1954 года, которая трогательно копирует в своем облике классические мотивы дворца.

В общем, Жемыславль хорош и востребован туристами. Женщина, которая с любовью прибирала территорию, сказала, что отбоя от них нет: и поляки, и литовцы, и россияне, и «наши». Правда, на вопрос, можно ли где-нибудь пообедать или переночевать, лишь пожала плечами. Ничего страшного – тогда транзитом. Заодно можно насладиться видом типовых дворцов совсем другой эпохи.

Суботники – буквально через поле от Жемыславля, и шпиль деревенского костела – отличный ориентир. Шпиль шпилем, но до того, как доберетесь в центр деревни, сверните налево к полю. Там, по адресу Октябрьская, 1, в маленьком домике на краю улицы родился человек, который многое сделал для белорусского возрождения 90-х. А любое возрождение – это в некотором роде борьба с амнезией. Что было здесь до нас? Что происходило, а мы не помним? Что было построено, а что разрушено? Что было создано, а что уничтожено? Кем? Откуда мы и почему мы этого не помним? Надо признать, что ответы на эти вопросы помогают сформировать не только национальную идентичность, но и критическое отношение к действительности и своему месту в ней. И, возможно, не будь в том 1988-м первых «Дзядоў», мы бы до сих пор думали, что в 1917 году нас спасли, что мир устроен так, как говорит пропаганда, что красного террора не было, а концерт Дюка Эллингтона в Минске в 1971-м – предел культурного обмена. Возможно.

Серьезные трансформации в обществе часто начинаются с неожиданных открытий, и одно из таких сделал и обнародовал родившийся в Суботниках в 1944 году Зенон Станиславович Позняк – политик, общественный деятель, археолог и в логичном итоге диссидент. Уже в 1974 году в аналитической записке «Положение в Беларуси», распространяемой через самиздат, Позняк обратился к теме репрессий 1930-х, унесших жизни несчетного количества политических и культурных деятелей страны и нанесших ей непоправимый урон, и осудил стремление Советов скрывать эти потери. И лишь спустя долгие годы, 3 июня 1988-го, в газете «Літаратура і мастацтва» была опубликована его статья «Куропаты – дорога смерти», написанная в соавторстве с Евгением Шмыгалевым, в которой рассказывалось об уничтожении НКВД мирных жителей на окраине Минска.

В материале описывались рассказы местных жителей, живых свидетелей расстрелов, и результаты раскопок. Текст, который стоит почитать каждому, в почти беззубом информационном поле Беларуси того времени имел «эффект атомной бомбы»: его перепечатали издания в России, Польше и даже в Японии, а уже меньше чем через две недели было возбуждено уголовное дело «по расследованию Прокуратурой БССР массовых расстрелов советских граждан в 30-е годы под Минском». В ноябре 1988-го власти признали факт преступлений со стороны НКВД, а генеральный прокурор БССР объявил, что в Куропатах похоронено не менее 30 тысяч человек (по мнению Позняка, более 100 тысяч). О том, что коммунистический режим принес в Беларусь не только коллективизацию, индустриализацию и деятельного Машерова, но и геноцид, истребление элиты и многолетнюю ложь, тогда узнали многие.

В октябре 1988 года по инициативе Зенона Позняка формируется оргкомитет Белорусского народного фронта «Возрождение», ставший основой созданной позднее партии БНФ. Тогда же, осенью 1988-го, состоялись «Дзяды-88» – массовая демонстрация памяти жертв сталинских репрессий, которую власти разогнали дубинками и слезоточивым газом. Антисоветские настроения росли, притом что Союз и так дышал на ладан из-за кризиса командно-административной системы, Афгана и Чернобыля.

Депутат первого парламента в истории независимой Республики Беларусь – Верховного Совета 12-го созыва, – кандидат в президенты Беларуси на выборах 1994 года, лидер партии БНФ, а ныне глава Консервативно-христианской партии – БНФ Зенон Станиславович Позняк с 1996 года находится в эмиграции. Сменившийся строй оставил политика в рядах оппозиции и, по сути, в изгнании. А в изгнании сложно заниматься каким бы то ни было возрождением. Тем не менее Позняк остается знаковой для Беларуси фигурой, и здесь можно почитать о национальных ценностях, им транслируемых. Естественно, не обязательно с ними соглашаться.

Куропаты же стали символом сталинских репрессий в Беларуси, притом что ценность этого мемориала постоянно ставится под сомнение. Через место скорби и памяти сперва протянули МКАД, затем построили в охранной зоне развлекательный комплекс с рестораном, начинали стройку бизнес-центра. Государство и бизнес – вещи, часто несовместимые с памятью.

Сегодня дом на краю поля в Суботниках пустует, хотя и ухожен – за ним приглядывают соседи. Отец политика погиб еще в 1944-м, сражаясь за Красную Армию, мать умерла в 2012 году. О том, кто здесь родился, говорит лишь бело-красно-белая ленточка на кресте. На маленькой деревянной табличке надпись: «Тут нарадзiуся Зянон Пазьняк – палiтычны дзеяч, змагар за вольную i незалежную Беларусь». В досмотренном колодце у дома почему-то нет ведра.

Если бы не костел, то центр Суботников представлял бы собой вполне типичную картину: просторная площадь, двухэтажное здание администрации с клумбами перед ним, серебристый Ленин или гигантский партизан на постаменте и продовольственный магазин с каким-нибудь звучным белорусским названием. Но неоготический храм из красного кирпича задает тон всему экстерьеру этой деревни. У нее богатое прошлое: с середины XV и до середины XVII века она принадлежала Радзивиллам, потом перешла в собственность Юрия Абрамовича из Ворнян, а с начала XIX века была во владениях богатых деятельных Умястовских. Если верить краеведам, то местные жители называли Суботники не иначе как местечком: «У іх знаходзіліся: прыхадскі касцёл, бальніца, аптэка, семікласная школа, млын, пякарня, бажніца, пошта, пост паліцыі, кааператыў, магазіны, рамесніцкія майстэрні. У мястэчку жыло польскае насельніцтва, некалькі десяткаў яўрэйскіх семʼяў і некалькі сямей, якія лічылі сябе беларусамі». Белорусов маловато, но что поделать.

Истории местного костела тоже больше четырех веков: деревянный предшественник сегодняшнего появился еще в XV-XVI веках при Радзивиллах. Храм перестраивался несколько раз, пока в начале XX века Владислав Умястовский не получил разрешение на строительство костела из кирпича. Из-за антироссийских восстаний 1830 и 1863 годов это было не так-то просто сделать: царские власти боролись с католицизмом и униатством и на раз-два ссылали польскую шляхту в Сибирь, а именно к польской шляхте Умястовские и принадлежали. Как бы там ни было, революция 1905 года способствовала либерализации, и неоготические костелы стали строиться по всей территории Беларуси. Говорят, строители новых святынь старались сделать архитектуру костелов разительно отличающейся от православных храмов, чтобы, если что, было сложнее переделать их в церкви.

Храм в Суботниках начали возводить в этой волне одним из первых, и к 1904 году основной объем этого симпатяги, построенного по всем канонам неоготики, был закончен. Интересно, что фундатор был так увлечен строительством, что, когда выяснилось, что графский кирпичный завод в Жемыславле не справляется, купил машины для производства кирпича и черепицы во Франции.

Владислав Умястовский был похоронен в подземелье возведенного им же храма, и после смерти графа работы в костеле заканчивала его жена Янина. Туда же перенесли прах почти всех его родственников, только саму графиню смерть застала в Италии. Она похоронена в Риме, и поэтому в склепе в Суботниках рядом с последним из рода Умястовских – пустое место.

Но не обязательно углубляться в это лирическое подземелье настолько глубоко – можно полюбоваться храмом, мимо которого проходит неспешная жизнь сегодняшнего агрогородка, а рядом примостился торговый павильон «Верас». Посмотреть на его убранство, если будет открыто. Глянуть на сурового серебристого мужчину с ППШ и ради Геранён Мурованых смело покидать Старые Геранёны – а именно так и назывались когда-то Суботники.

Удивительное дело, но в большинстве белорусских местечек с многовековой историей почти не осталось артефактов, напоминающих об этой истории. Сперва исчезают, разрушаются и перестраиваются следы материальные, потом переписывается и искажается записанная история, затем стирается и крошится хрупкая человеческая память вместе с мутировавшими внутри нее мифами и легендами. Оставшиеся руины часто не то что не законсервированы – они почти никогда не подписаны. Оставшиеся свидетельства не то что противоречивы – они почти всегда против всех и мало кому приятны. В итоге наши представления о прошлом похожи на сомнительной ценности наследство в виде многотысячного пазла: и половины элементов не хватает, и страшные вещи порой складываются, и вообще зачем собирать это прошлое – ведь жить надо сегодня. Конечно, мы в нашем гайде по всему подряд вряд ли исправим представления о прошлом, но элементов в шизофреническую мозаику истории точно подсыпем.

Геранёны подписаны, причем лихо. Над монументальной надписью на въезде явно постарались и даже вывели год – 1287. Не до конца ясно, почему именно 1287, ведь в письменных источниках ВКЛ Геранёны начинают упоминать только в первой половине XV века. Еще бы: с 1433 года Геранёны находятся во владении у влиятельнейшего и богатейшего на то время рода. Да: снова Гаштольды, снова любовь, снова «куда что девалось».

Уже упоминавшийся Альберт Гаштольд – образованный, закаленный в боях за ВКЛ и, похоже, самый прославленный и знаменитый из рода – сделал Геранёны своей резиденцией. На рубеже XV–XVI веков он возвел здесь замок, называемый одним из наиболее технически совершенных из когда-либо построенных в Беларуси. Сооружение представляло собой гибрид из новинок европейской фортификационной архитектуры и традиционных приемов местного крепостного зодчества. Продвинутый и образованный магнат вывел замковое строительство из Средневековья – ведь мир изменился, а в нем появилась не только любимая им ренессансная культура, но и артиллерия. А значит, возникала необходимость не только в стенах, но и во рвах и валах вокруг, чтобы обезопасить себя от пушек. В результате стараниями Гаштольда на пути к столице ВКЛ Вильнюсу возник форпост, который можно было взять только полностью разрушив.

Неизвестно, припеваючи ли жил в нем Альберт, но можно смело предположить, что тогдашним Геранёнам повезло с хозяином. Гордый и амбициозный магнат как истинный сторонник западной культуры и Возрождения интересовался наукой, собирал библиотеку с книгами на разных языках, открыл в Геранёнах частную школу, откуда выпускники ехали прямиком в Ягеллонский университет, и даже собрал себе частный оркестр. При этом не забывал поддерживать и религию: костел св. Николая (один из двух Николаевских в Беларуси), построенный в 1529 году как замковая каплица, и часть оборонительных сооружений – его рук дело.

Любопытно, что литвин Альберт Гаштольд всегда был ярым противником унии Литвы с Польшей и на этой почве даже помирился со своим вечным соперником – другим богатейшим и влиятельнейшим магнатом Николаем Радзивиллом. Они вместе сопровождали визит короля Жигимонта I в Вену на съезд к Римскому императору и другим европейским монархам и достойно представили ВКЛ миру: «За вялікія грошы мелі сто юнакоў з Польшчы, навучаных музыцы, адзетых па-маскоўску, па-татарску і па-казацку, якія з рознымі інструментамі, з шаблямі і сайдакамі, у крывых ботах перад імператарам у касцёле заўсёды імшы і вячэрні спявалі, на вялікае здзіўленне іншых народаў, і немцаў і влохаў (італьянцаў), якія да таго думалі аб літоўскім народзе як грубым». (Матей Стрыйковский, «Хроніка польская, літоўская, жамойцкая і ўсёй Русі»)

В мае 1537-го геранёнский костел св. Николая принимал, возможно, самую богатую свадьбу за всю свою историю: суперлитвины, супермагнаты и две враждовавшие ранее фамилии женили своих детей. 29-летний Станислав Гаштольд женился на 17-летней Барбаре Радзивилл, и тут становится понятно, почему у Геранён такой герб: сердце, пробитое стрелой. Здесь началась полная печали и красоты история любви и закончилась история знатного рода.

Брак был политическим трюком родителей, поэтому ни Станислав, ни Барбара не были особенно рады друг другу. Прожив 5 лет в несчастливом браке (с обоюдными изменами, как пишут любители острого) и не оставив наследника, Станислав умирает, поставив точку в семейной летописи Гаштольдов. Барбара остается вдовой, а все имущество Гаштольдов переходит по литовским правилам к королю. Сын короля Жигимонт Август II приезжает на денек в Геранёны, чтобы осмотреть новые владения, и влюбляется в красавицу Барбару Радзивилл. Тайно от жены встречается с ней несколько лет. Тайно женится на ней после скоропостижной смерти жены и вовсе не тайно, но поперек воли родителей и сейма коронует Барбару в Кракове. Шах и мат, как бы говорит нам любовь, но мать Жигимонта – королева Польши, ненавидящая литвинов-Радзивиллов итальянка Бона Сфорца – не может принять выбор сына и, по легенде, принимает решение отравить невестку. Так или иначе спустя год после коронации 31-летняя Барбара Радзивилл умирает, а история ее любви с Жигимонтом Августом II – последним из Ягеллонов на троне – ложится в основу пьес, поэм, драм и легенд. Вот так интересы государства соединяют и разъединяют судьбы, вот так пытаются, но не могут приручить любовь. Бону Сфорцу, кстати, тоже в итоге отравили, только Габсбурги, о времена!

Провожая взглядом собранный из чего попало комбайн, с копотью проносящийся мимо убранных полей, и не подумаешь, что тут закипали такие страсти. От описанного замка остались рвы и несколько руин – фрагментов стен. Законсервированные и подписанные – но по ним так сложно представить какое-то славное прошлое.

Говорят, впервые самый технически совершенный замок разрушили во время кровавого Потопа. Так называют войну Речи Посполитой с Россией 1654–1667 годов, за время которой Московия в коллаборации с казаками Хмельницкого огнем и мечом прокатилась по землям сегодняшней Беларуси. Тогда за 13 лет население белорусских земель сократилось вдвое, в восточной – причем православной – части погибли 80 из 100 человек, десятки городов были сожжены. Сложно не верить статистике тех времен, учитывая, что уже в XVI веке по местным письменным источникам было понятно, кто кого побил, кто у кого сколько бобров с бобровой фермы скрал.

Замок вроде бы даже восстановили, но после ухода с арены Гаштольдов это были земли, сдававшиеся короной во временное пользование. Примерно с начала XVIII века на содержание фортификации никто особенно не тратился, и уже в XIX веке замок Гаштольдов представлял собой руины и магазин строительных материалов. Единственное, что дошло до нас в относительной сохранности, – костел св. Николая, перестроенный в конце XVIII века из готики в позднее барокко. В него можно смело зайти и попробовать представить себе эти последние лет шестьсот.

В стороне от бирюзовой громадины «Геранёны 1287», за будничными сооружениями жителей сегодняшних Геранён есть еще один привет из прошлого. Выглядит он как амбар с излишним декором – да и используется как амбар. Но, оказывается, задумывалось здание как художественная галерея. История народа, не иначе.

В середине XIX века у очередных владельцев Геранён родился Игнатий Кароль Корвин-Милевский – ребенок, которого ждала удивительная судьба. Или который ждал удивительную судьбу. Ребенок вырос и отучился в Тарту, затем в студии изобразительного искусства в Мюнхене, писал картины, выставлялся в Европе, получил графский титул и где только не жил, помимо, конечно, Геранён: и в Вене, и в Вильне, и в Лондоне. В 50 лет купил яхту для дальнего плавания и остров в Адриатическом море, доплыл до Северного полярного круга и написал об этом книгу, а в 60 даже был женат недолгим браком на овдовевшей графине Янине Умястовской. Вот как у них тут все чинно складывалось.

Игнатий Кароль собирал коллекцию из полотен польских художников-современников, устраивал им выставки и меценатствовал направо и налево, поддерживая таланты. Например, Александра Герымского, писавшего весьма пронзительные моменты сельской жизни.

Собранную коллекцию граф и хотел разместить в здании, ставшем впоследствии амбаром. Но Первая мировая, которая открыла славный XX век, начала превращать в амбар и в тыквы все подряд. Двор в Геранёнах был разграблен, а граф разорился и сбежал на Санта-Катарину – свой остров в Адриатическом море. В общем-то, не сложно его понять.

Усадьба Корвин-Милевских не сохранилась. Ну, то есть можно побродить по липовой аллее или одичавшему парку, поискать малачарню цi лядоўню. Но можно ограничиться и амбаром, который так и не стал художественной галереей. Главное – не грустить: не зря же нам даны диалектика, мудрость дао и автомобиль, на котором можно поехать дальше.

Липнишки сразу бьют наповал: острый шпиль торжественного и почти сказочного в своем облике костела св. Казимира пронзает насквозь – и небо, и закаленных руинами любителей наследия. Отделка гранитом придает храму средневековую грубость и фактурность крепости, и на этом фоне вытянутые стрельчатые окна, стройные колючие башенки-пинакли и высокий восьмигранный шатер над колокольней – вся эта готическая острота и устремленность вверх – уносят прочь из реальности агрогородка и его агроренессанса с ухоженными палисадниками. Куда-то, где вера уже не имеет значения, ну или туда, где логос, путь или даже красота чуть важнее выживания. Если оставить трансцендентальный пафос, можно добавить, что архитектор, конечно, постарался и сделал уникальную неоготическую конфетищу, канонически отрывающую зрителя от земли. Сверкающая, легкая светлая кровля из оцинкованной стали только усиливает эти впечатления.

Прикусив язык и постучав три раза по дереву, можно представить себе, как легко испортить красоту «реставрацией» или «реконструкцией». Например, заменить фальцевую кровлю на металлочерепичку, или поставить ПВХ-окна вместо этих дорогих и холодных витражей, или – чего стесняться – оштукатурить гранит. Плюньте через плечо.

Католическому приходу в Липнишках полтысячелетия, но до конца XIX века это были деревянные храмы. Храмы горели то при помощи шведов, то без, и только в 1900 году (что странно, ведь в тот период основными тенденциями были русификация и насаждение православия) местечко получило завораживающее сооружение «на 900 особ» из кирпича и гранита. Над его строительством трудились и приглашенные архитекторы из Франции, и строители из Польши, и парафияне, которые не только жертвовали кучу денег с каждого двора, но и составляли основную рабочую силу: возили камни, кололи, тесали и вручную их мыли. Говорят, камни привозили даже с развалин Геранёнского замка. Проектировал храм виленский архитектор Алексей Полозов, а затеяли все это мероприятие тогдашние владельцы Липнишек Вольские.

Интересно, что со второй половины XVII века и до последнего раздела Речи Посполитой Липнишками заправляли сугубо генералы артиллерии ВКЛ. И только с оккупацией территории Беларуси Российской империей начали один за другим сменяться собственники. Последние владельцы местечка Вольские старались не покладая рук: при них тут завелись не только двухэтажная школа и две аптеки, но и мощеные улицы, 20 магазинов и ресторан с гостиницей. К сожалению, от их усадьбы осталась только видавшая виды романтическая официна, в которую не хочется заходить, и канделябровая ель с румелийской сосной в остатках парка. Причем одно из старых деревьев, кажется, недавно упало и лежит распиленное. Но жизнь продолжается: рядом играют в футбол дети, чуть ниже, у озера, за поросшими травой горбами, оставшимися от панских хозпостроек, двое мужчин присели закусить.

Предложению «Ды сядзь пасядзі мінутку» отказать сложно, и вслед за деловым «Купляй дом!» пошли дымящиеся папироской воспоминания:

– У возеры тут і чаплі белыя, і выдры. І лінь есць, і карась, карпы раней былі – ужо няма. Кальцо з сажалак тут было ажно да Геранён – млыны стаялі каменныя. Адна сажалка напаўнялась – воду спускалi ў другую i малолi... А там во буслоў бачылі? Там маентак быў. А тут пані жыла... Прыйшлі Саветы, дык бальшавік ўсё зварушыў, сволач... Касцел толькі во стаіць, нічога з ім не робіцца – во як строілі!

Откуда-то со стороны улицы раздавшийся свиной визг прервал монолог мужчины о прошлом:

– О, нехта свінню рэжа...

– Ну дык добра, пойдзем на свежаніну зараз!

А мы переместимся за пищей для ума и сердца в Ивье – городок с многовековой историей мультикультурализма, мультиконфессиональности, толерантности и веротерпимости. Все эти лестные качества положили в основу туристического бренда нынешнего райцентра, в котором столетиями бок о бок жили иудеи, мусульмане и христиане.

Сегодня Ивье является неофициальной столицей белорусских татар и центром исламской общины – порой его даже называют белорусским Иерусалимом. Хотя если быть честными, то для соответствия этому названию городу не хватает целого народа вместе с его религией и культурой. Большинство евреев было уничтожено здесь в 1942 году, последние представители этого многострадального этноса покинули Ивье в 1990-х.

История белорусских евреев, как и официальная история белорусских татар, тоже начинается с Витовта. Великий князь был действительно эффективным менеджером, а заодно и проводником толерантности и мультикультурности на литовско-белорусских землях. И если татар он приглашал для укрепления военной мощи, то иудеи должны были способствовать экономическому развитию ВКЛ.

В 1388 году Витовт издает грамоту – привилей, регулирующий принципы проживания евреев на территории княжества. Среди большого количества прав и свобод, даруемых еврейскому народу этим документом, в нем был, например, запрет на обвинения евреев в употреблении христианской крови. Мудрец и душка этот князь!

В итоге ВКЛ стало убежищем и домом для потомков Авраама, которых даже в XIV веке подвергали гонениям и репрессиям в Западной Европе. Нельзя сказать, что их жизнь здесь была безоблачной: в течение последующих веков на них постоянно накладывали разного рода ограничения, а то и вовсе изгоняли. Например, великий князь Александр Ягеллон набрал у евреев деньжат, запутался в долгах и решил избавиться от кредиторов именно таким способом – выселением целого народа. Но потом одумался, и такая крайность была скорее исключением. На территории княжества множились и расцветали еврейские общины и поселения, евреи получали равные с мещанами права. Но все же были обязаны носить одежду, отличающую их от христиан.

В XVII веке местным евреям – как и всему ВКЛ – крепко досталось от казаков Хмельницкого и московского войска. С разделами Речи Посполитой они получили от Российской империи и ее Екатерины II особые податные и сословные статусы, будущую «черту оседлости», запрет на винный промысел (!) и приказ переселяться в города и местечки. В целом все это может показаться нормальной жизнью XIX века – к его концу на белорусских землях проживало чуть меньше миллиона евреев. Вторая по значимости этническая группа после титульной опережала по численности даже традиционную польскую диаспору!

На самом деле нормальной жизни у евреев в Российской империи не было, и еврейские погромы, которые начались в 1821-м с Одессы, к рубежу веков докатились и до территории теперешней Беларуси. Например, в 1903 году в Гомеле произошел погром, в результате которого погибло 5 иудеев и 4 христианина, бесчисленное количество человек было ранено, а магазинов – ограблено. Насилие порождалось юдофобией, религиозной ненавистью, а иногда и просто недовольством конкуренцией. (Это происходило и на земле Российской империи, и на территории Польши: чуть позже, во время Советско-польской войны, грабежи, насилие и смерть несли евреям Беларуси уже польские войска и банды.) Поддержка погромов властями и полицией, равно как и их бездействие, стимулировало переход евреев в оппозицию и революционеры.

У истоков советской власти, отрицающей национальность в пользу строительства единого равноправного советского народа, стоит много выходцев с Земли обетованной. С 1917 годом евреи получают невиданное до тех пор количество свобод, но часть из них все же занимает антисоветскую позицию и как в воду глядит: с установлением советской власти в 1920 году еврейскую общину распускают, синагоги закрывают, а иврит и почти все периодические издания запрещают. При этом в 1920–1930-х годах в БССР происходят удивительные вещи: в ходу четыре государственных языка (белорусский, русский, идиш и польский), открываются еврейские школы, техникумы и даже факультеты, создается еврейский театр и еврейская хоровая студия, а мир узнает Марка Шагала и Хаима Сутина. Да что там – в этот период расцвета еврейской культуры в Беларуси даже издается еврейская пионерская газета «Дер юнгер ленинец». Все это, конечно, происходит со стиранием национальных особенностей в пользу советских.

В конце 1930-х СССР начинается превращаться в страну тотального террора и тюрьму народов. Руководством взят курс на русификацию всех республик, а вместе с титульными нациями начинают страдать национальные меньшинства. В том числе и евреи, которых к началу Второй мировой войны и включению в БССР Западной Беларуси здесь насчитывается около миллиона.

С войной приходит Катастрофа: по различным данным, в 1941–1944 годах погибает от 600 до 900 тысяч белорусских евреев. В послевоенное время на фоне борьбы с космополитизмом на всех уровнях набирает силы антисемитизм, а в 1960–1970 годах Беларусь становится центром антисионистской пропаганды. Неудивительно, что с разрешением свободного выезда в Израиль в 1989 году началась массовая эмиграция. И вот, например, в Ивье сегодня евреев нет. А в 1938-м они составляли 76% населения местечка. Штетла, если быть точным.

Здание главной синагоги тем не менее не пустует: в нем расположилась детская спортивно-юношеская школа, в двух других синагогах – магазин и хлебозавод.

Но хватит о грустном: в самом центре Ивья стоит монумент «В честь дружбы и единства конфессий Ивьевщины». Судя по некоторым репортажам, духовенство всех конфессий городка относится к нему весьма прохладно, а представитель православной общины вообще говорит, что «невозможно объединить необъединимое». Но мы будем надеяться на лучшее: люди здесь живут и правда мирно. На маленький Ивье с его мультикультурностью, которая проявляется и в застройке, и в отдельных сооружениях, приятно смотреть.

Сохранившаяся рядовая застройка центра – тоже часть еврейского наследия. Двухэтажные каменные здания, которыми застроены улицы по основным направлениям, – бывшие лавочки и мастерские, на вторых этажах которых жили хозяева с семьями. С этими симпатичными – хоть иногда и архитектурно нелепыми – маленькими домиками связана своя история: в 1929 году в Ивье был лютый пожар, и чуть ли не вся деревянная застройка была уничтожена огнем. Спасли только синагогу. Зато на деньги, вырученные от страховок, город отстроили заново – такими вот малютками, в которых сегодня вместо бывших еврейских лавочек появляются то залы торжеств, то строительные магазины. Вот она, преемственность.

Одна из главных улиц – Карла Маркса – спускается к незаметной реке Ивьянке с тронутой сайдингом водяной мельницей на ней. Перспектива изогнутой улочки заканчивается массивным фасадом костела св. Петра и Павла – храма, возведенного в конце XV века, а затем перестроенного в первой половине XVIII века. Учитывая, что Ивье упоминается впервые в 1444 году, можно смело говорить, что католическая святыня – самое старое здание городка. При костеле в 1631 году был основан монастырь бернардинцев, лаконичный жилой корпус которого выступает контрфорсами на улицу.

А вот статуя Иисуса, которая стоит с распростертыми к городку руками, появилась совсем недавно, но благодаря определенным сходствам уже дала повод говорить об Ивье как о белорусском Рио-де-Жанейро. Иерусалим, Рио – что дальше?

А дальше «Дажынкi», которые рано или поздно проходятся розово-пластиковой реновацией по всем малым городам Беларуси. Так что, фанаты старых стен, трещинок и текстур, спешите! Некоторый кирпич Ивья уже оштукатурен и окрашен, но то тут, то там так и проступает шарм межвоенного местечка.

Чуть в стороне от центра начинается район с разноцветными деревянными домами и аккуратными огородами – бывшая татарская слобода, а ныне часть города, подарившая маленькому райцентру целый народ со своими традициями. Ухоженные добротные хозяйства, обилие теплиц и сдержанная мечеть – такое редкое для этих широт культовое сооружение. Все это – тихое мусульманское Ивье, негласная столица белорусских татар: более шести веков проживания этого народа на территории Беларуси дает все основания считать его коренным.

Ему повезло больше, чем другому коренному белорусскому народу: в советские годы в Ивье даже не закрывали мечеть – она была единственной действующей в стране. Интересно и то, что возведено это компактное деревянное сооружение еще в 1884 году (это самая старая мечеть в Беларуси) из стройматериалов, подаренных Эльвирой Августовной Замойской – графиней-католичкой, владелицей поместья в Ивье. Так что не только Витовт в своем XIV-м, но и польские дворяне XIX века ценили и любили татар – говорят, что за храбрость и трудолюбие. Кстати, сегодня их главным занятием является овощеводство, причем предпочтение отдается помидорам и луку.

Ивьевские мусульмане традиционно отмечают и Курбан-байрам, и Ураза-байрам, и на праздник приносят в жертву какое-нибудь из положенных к тому животных: например, барана, а то и не одного. А на старых фотографиях из Ивьевского музея национальных культур можно увидеть местную татарскую общину, стоящую перед принесенным в жертву быком. Религия – то, что позволяет этому малочисленному народу оставаться сплоченным и сохранять свою самобытность.

Про историю, уклад и самобытность всех народов, населяющих маленькое Ивье, рассказывает экспозиция самого молодого музея Беларуси – музея национальных культур. В экспозиции четыре зала, и посетитель может выбрать, от какого из них, если что, отказаться: «Из истории коренного населения Ивьевщины», «Белорусские татары», «Белорусские евреи», «Мировая война».

Мы как-то сразу отказались от войны – сколько ж можно, – но трогательно оформленная экспозиция о местных евреях напомнила об уничтожении целого народа, после которого, как и после геноцида культурного, сложно, очень сложно возрождаться.

Но не будем терять надежды.

Дорога

На суперсовременной, но пока недостроенной М6 много временных ограничений скорости и сужений дороги, поэтому надо войти в положение: скоро это будет трасса-огонек. Свернув около Бакшт с трассы, вы не сильно заметите разницу: на Ивьевщине нормальные асфальтированные дороги. Длина маршрута составляет около 350 километров, из которых 10 километров грунтовки ждет вас на участке Трабы – Жемыславль, а еще 12 километров вполне толковой дороги без покрытия нужно будет потерпеть на переезде Суботники – Геранёны. Гаштольды с Ягеллонами и Сапегами гоняли так постоянно – и нормально.


Еда

Пройдет время, и в том же Жемыславле наверняка можно будет выпить капучино или сытно пообедать соевыми перепелами, но пока в этом путешествии стоит рассчитывать на себя и заправки. Термос, бутерброды, яблок в этом сезоне много. Тем не менее в Ивье, как не во всяком райцентре такого размера, хватает общепита и даже есть ресторан «Версаль». Поэтому перед возвращением в Минск в городе космополитов можно перекусить.


Ночлег

Маршрут предполагает расторопность путешественников, ведь 350 километров вполне реально проехать с остановками для прогулок даже за осенний световой день. Но если вдруг Ивьевщина вам полюбилась так, что вы захотите остаться, то вот: чем богаты, тем и рады.

Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь

Иллюстрации: ngaek.by, orda.of.by, 90s.by, pazniak.info, belsat.eu, RFE/RL, VEHA, wikimedia.org, booking.com, shtetlroutes.eu, straipsniai.lt, blogspot.com, zbsb.org, Ян Мацейка, Лукас Кранах, а также книги «Беларусь праз аб'ектыў нямецкага салдата» Владимира Лиходеева и «Старинные усадьбы Гродненщины» Анатолия Федорука.