UX/UI-дизайнер Мария Шаранова иронично замечает, что «сбежала в ИТ из реанимации». Еще полтора года назад она была врачом и работала, пожалуй, с самыми тяжелыми пациентами: видела смерть, спасала от нее и провожала тех, кого было уже не спасти.
dev.by она рассказала, почему спустя 6 лет работы в реанимации ушла из медицины и как в мае сделала попытку вернуться – чтобы помочь лечить пациентов с COVID-19.
«Больше 500 долларов не получала»
– Папа у меня архитектор, а мама врач, поэтому я шучу, что у меня «отягощенный анамнез»: выбор был предопределен с детства.
Во время студенчества я подрабатывала в кардиологическом отделении больницы и на «скорой», а после окончания медвуза оказалась в хирургической реанимации БСМП. Это неслабая школа, но работать там непросто: больных много, почти все тяжелые. Ты стараешься помочь, отдаешься своей работе – но спустя какое-то время понимаешь, что от тебя ничего уже не осталось: нет ни своей жизни, ни желаний.
Долгое время после того, как я ушла из реанимации, у меня была проблема: я ничего не хотела, не могла захотеть – просто существовала по инерции.
У меня было желание стать хорошим врачом, и я очень старалась: много читала, училась у коллег. Экстренная помощь требует быстрой реакции, ответы нужно находить молниеносно – у тебя нет времени, как у других специалистов, достать справочник, полистать его, поразмыслить…
Я никогда не работала на голую ставку – на нее просто невозможно выжить. Даже когда я брала много дежурств, больше 500 долларов не получала. Иногда дежурства были натыканы частоколом, бывало, я работала по 38 часов – сутки и еще день. Это были самые тяжелые дни, в конце смены было только одно желание: просто упасть на кровать и уснуть.
«О выгорании айтишников говорят много, но это ничто в сравнении с тем, как выгорают врачи»
Реанимация такое место, которое никогда не пустует: там всегда есть пациенты. Что для реанимации «мало» – это когда в каждой палате одна свободная койка из трех. Раньше такое было только летом в сезон отпусков.
Случаи в моей практике были разные, в том числе очень тяжелые. Никогда не забуду, как мы потеряли молодого человека 19 лет – у него как раз был день рождения. Когда он к нам поступил, у него был изменен клеточный состав крови: очень серьезные проблемы, по-моему, низкие тромбоциты. Но никто не предполагал, что он вот так вдруг, в одночасье, умрет от разрыва аневризмы.
Смерть этого пациента стала для меня, молодого врача, ударом. Коллеги утешали: «Такое случается, твоей вины тут нет». В общем, я сжала зубы, взяла себя в руки и продолжила работать дальше.
Врачам раскисать нельзя, ведь не только им больно и страшно – пациентам еще хуже. Бывает, что медики становятся теми единственными, кто провожает людей. Мне тоже порой удавалось поговорить с уходящим пациентом, как-то приободрить, успокоить: «Не бойтесь, все будет хорошо!» – и тогда я делала вид, что абсолютно спокойна. Но у самой душа была не на месте. А потом такой отходняк шпарил – ты просто никакая, ходишь с этим, носишь в себе.
Я выгорала и тогда меняла больницу, уходила в другую реанимацию. Это была попытка бороться, что-то изменить. Сначала помогало, но потом я поняла, что это бесполезно: реанимация одинакова везде, где бы я ни работала.
О выгорании айтишников говорят много, но это ничто в сравнении с тем, как выгорают врачи: просто дотла. Их выгорание усиливается за счет контакта со смертью: ты видишь этих людей в отделении, кого-то лечишь, думаешь, что вытянешь, но они все равно уходят – в твою смену, у тебя на глазах, у тебя на руках.
«Больше не хотела оставаться в системе»
Я долго не могла решиться уйти из медицины. Была уверена, что это со мной что-то не так, что нужно продолжать работать, просто усерднее, и погружаться глубже в свою работу.
Говорят: «Быстрее. Выше. Сильнее…» – работай над собой и заслужишь уважение. На деле все иначе.
Твой врачебный опыт обесценивается каждый день – твоей зарплатой, потребительским отношением к тебе больных и их родственников, ногой открывающих дверь в отделения. «Пациент всегда прав» – знаете, у нас жуткий перекос в сторону прав больных, даже если они не соблюдают врачебные предписания.
Последней каплей стал один случай: в реанимацию привезли пациента с диагнозом «острый коронарный синдром». Но он не хотел сдавать анализы, не хотел лечиться, просто встал с каталки и пошел к выходу. Я попыталась объяснить ему, почему не стоит покидать отделение, сказала, что он может умереть. Он не слушал.
Тогда я попросила его написать расписку о том, что я его предупредила о последствиях, и за это меня лишили премии. Почему? А потому что в расписке была моя фамилия, именно я взяла ее. Хоть пациент и не был моим, его «повесили» на меня – нашли виноватого.
Было очень неприятно еще и оттого, что мой заведующий не встал на мою сторону. Я услышала от него лишь: «Такое с каждым из нас случалось». Он сказал, что, как бы я ни поступила, было бы плохо для меня: скрутить, удерживать пациента насильно я тоже не могла – это нарушение его прав.
После того случая мое отношение к системе изменилось. Я больше не хотела оставаться в ней, дождалась окончания срока контракта – и не продлила его.
«На дизайнерской стажировке вошла в первую тридцатку из 550+ человек»
Как я занялась дизайном? Просто вспомнила, что когда-то любила рисовать, и подумала: надо откатить к тому моменту и начать заново.
Я поступила в IT-Academy на курс UI/UX-дизайна Яна Агеенко. Первую работу нашла через месяц после окончания. Моего одногруппника пригласили на стажировку в SoftTeco, но его не устроила зарплата, а мне было все равно – я готова была работать даже бесплатно.
Как я сейчас понимаю, SoftTeco был нужен кто-то более опытный, чем я, кто уже что-то умеет и главное – может отстаивать свое профессиональное мнение. И все-таки в этой компании я многому научилась и выросла.
В мае я приняла участие в стажировке Design Line от дизайнеров из CreativePeople и Humble Team – Александра Ковальского и Сергея Красотина. После нее я по-другому посмотрела на себя как специалистку, поняла, что мне многое под силу, – и распрощалась с синдромом самозванки. Наши кураторы составили рейтинг – и к своему удивлению я обнаружила, что вошла в первую тридцатку из 550+ человек, в том числе очень сильных дизайнеров. Меня наконец отпустила мысль, что как профессионал я могу реализоваться только в стенах больницы.
«В мае хотела вернуться в реанимацию – из-за COVID»
В мае, когда, по официальной статистике, прирост в сутки составлял под тысячу человек, я решила вернуться в реанимацию – я сказала себе: нужно забыть обиды и предложить помощь. Я ведь врач.
Я пришла в больницу (не хочу говорить, куда именно) и сказала: «Если вы заинтересованы, позвоните мне». Они не позвонили. Я сделала вывод, что в реанимации есть кому работать – врачи справляются. Моя совесть чиста.
Я представляю, насколько страшно и тяжело работать в реанимации во время пандемии: у меня ведь остались друзья там. Они рассказывали, что пациенты почти все тяжелые: до 10 из 12 приходилось переводить на ИВЛ. Непросто и на бытовом уровне – костюмы неудобные, в них тяжело работать в жару, в «грязной» зоне врач не может выпить даже глотка воды, приходилось терпеть и жажду, и голод.
Когда эпидемия набирала обороты, было много споров в комментариях под статьями. Люди не верили Минздраву, просили врачей не молчать – рассказывать, как обстоят дела, и даже призывали к забастовке: мол, «пусть чиновники от медицины сами лечат больных». Но доктор не может не выйти на смену, потому из-за этого пострадают люди. Больница не предприятие, которое на день может приостановить работу.
Боюсь ли я COVID-19? Нет, но я верю, что вирус никуда не делся и каждый может заболеть, если не будет предпринимать защитных мер. Сама я стараюсь избегать общественных мест, ношу маску и держусь на дистанции от других людей, особенно кашляющих. Я понимаю, мы все устали и многие сейчас расслабились, но я очень уважаю тех, кто и теперь носит маску, – потому что они уважают меня.
Одна моя подруга работает на «скорой». Ее молодой коллега еще недавно был в тяжелом состоянии на ИВЛ. Это русская рулетка, говорит она про COVID-19: ты не знаешь, как будет протекать болезнь у тебя, и молодой возраст совсем не гарантирует легкое течение.
Фото: из архива героини.
