В варшавском издательстве «Мяне няма» выходит книга прозы Татьяны Замировской «Эвридика, проверь, выключила ли ты газ». CityDog.io публикует один из рассказов авторки.
Кто такая Татьяна Замировская?
Татьяна – известная беларуская журналистка (музыка, немного политики и социальных тем, урбанистика, интервью и репортажи) и писательница (ее знают еще со времен LiveJournal), лауреатка многих профессиональных наград. Почти 10 лет назад Татьяна переехала из Минска в Нью-Йорк, где окончила магистратуру изящных искусств Bard College.
Татьяна – авторка сборников рассказов «Жизнь без шума и боли» (2010), «Воробьиная река» (2015), «Земля случайных чисел» (2019) и романа «Смерти.net» (2021).
Осенью у Замировской вышел сборник эссе «Эвридика, проверь, выключила ли ты газ»: это воспоминания и размышления о памяти и забывании, музыке и любви, эмиграции и связи с Беларусью через призрачную идентичность.
Книгу можно заказать – в том числе и в Беларусь – вот тут.
А вот один из текстов книги – «Гулять раньше смерти»
LiveJournal каждый день напоминает мне о том, как я прожила этот самый день вертикально в течение двадцати лет: головокружительный срез всех годовых колец сразу до самой мякотки, стыдной морковной сердцевины. Так я и выяснила, что все мои творчыя дасягненні беларускага перыяду жыцця – скорее, coping strategies, чем осмысленные способы сохранить себя как текстовое наследие: оказывается, моей целью было сохранить себя в первую очередь и не сойти с ума, и именно этот способ взаимодействия с реальностью оказывался наименее травмирующим в смысле ее, реальности, на меня воздействия.
Это как сидеть, знаете, с дикими зверями в клетке (я не про соотечественников, а про саму обстановочку) – срочно нужна какая-то автомаркирующая роль для выносимости ситуации, и пусть уж это будет смотритель зоопарка или случайная подслеповатая мышь-копатель, выстраивающая сеть тоннелей к миске с чужой едой, да даже камера прямого действия, камера жизни или как она там на русском называется, этот чертов глаз-транслятор. Кажется, роль камеры как намеренная автообъективация себя как медиума более-менее помогала не сойти с ума; всегда легче быть чем-то, что можно открутить и куда-нибудь переставить для обновления картинки, чем вот этим кровавым куском мышиной шубы в приветливом совином рукопожатии или даже совой (я так хочу быть совой, и я буду совой).
К вопросу о невозможности подключиться к себе из прошлого – действительно, в этом есть что-то от переживаний AI-героини моего романа: она отчетливо понимает, что она – не этот человек, но при этом у нее есть доступ почти ко всем ее воспоминаниям. Что не отменяет ощущения гостя в чужой квартире с огромной холодной библиотекой, где часть книг – муляжи со смертельно-белыми страницами: лучше ничего и не вытаскивать с этих ледяных полок, чтобы сохранилась иллюзия информационной вседоступности.
Раньше всегда с неофитским зудом думала: интересно, как я буду воспринимать временное расстояние, когда Минск превратится в год назад, два года назад, пять лет назад, как было бы здорово все это прочувствовать собой и описать. У меня было ощущение головокружительной невероятности грядущего опыта, который огого как раздвинет границы моего восприятия. В итоге я, как всегда, пропускаю бой курантов и оглядываюсь уже где-то далеко-далеко за горизонтом событий – переваливая через который всей океанической громадой собственного небытия, я, видимо, на что-то традиционно отвлеклась. Так, жаря лисички в сметане впервые в жизни (жаря лисички в собственной жизни, как в сметане), я обнаруживаю, что больше восьми лет не ела жареных лисичек. О господи! Впору ронять бриллианты слез в сковородочку. То есть это понятно, если понимать про лисички: в Штатах их нельзя собрать, можно только купить, но купить тоже нельзя, потому что стоят они что-то там 60 баксов за горсть, золотые грибы слаще недоступного трюфеля. Поэтому лисички ушли не в область забвения, но в зону недозволенного лакшери.
Все это разбилось о ценовую политику магазина «Неткост» в Бруклине с той же легкостью, с которой мои иллюзии ожидания хоть какого-то постфактум-осмысления эмигрантского опыта как гладкого текста и мертвого теста размылись в нрзбрч буквы от первого же удара прустовской (простите) волной столкновения с беларускими творожными сырками, – я восемь с лишним лет не ела беларуских творожных сырков! Оказывается, на вкус они совсем не такие, как литовские и латвийские творожные сырки! Я торопливо, пока не превратилась, откусила от вожделенного сырка прямо в магазинном коридоре, стратегически уставленном подсолнухами, – и почувствовала, что мои глаза наполняются слезами. Вот, этого момента я ждала в 2015-м! Именно этими слезами и горькою слюной должен был наполняться рот мой в 2016-м! Именно из этого сырка в 2017-м должен был родиться идеальный текст, от которого прослезится и тогдашний мой воображаемый, обожаемый, ничем не травмированный еще читатель! Но нет, тогда меня интересовало что-то другое. Теперь, когда реакция на тревожный сырок меня таки интересует, релевантного содержания во мне уже не осталось – ну давай, породи рефлексию, зачем ты здесь иначе вообще. Моя рефлексия теперь жанр бега вокруг кассы по кругу – дожевав сырок, я хозяйственно объявила, что пойду куплю еще десяток, и вернулась нетвердой поступью, мнимо заплаканная, к сырковым развалам.
Когда я поделилась тревожными сырками в инстаграме, рассчитывая на помощь фото в ситуации, где я уже неспособна породить текстовое чучело рефлексии, кто-то из читателей заметил, что срок годности у них – полтора года вперед, начало 2025-го.
Ну что ж, сырок пообещал мне будущее; видимо, это и вызывает теперь слезы – не ностальгия, но обещание будущего. Если тревожный сырок как-то планирует досидеть тут до 2025-го, то и я, вероятно, досижу.
Но почему же я разговариваю с тревожным сырком как с пифией-переселенцем, что это у нас за edible Tarot?
А если забывать, что с тобой говорят, то всё вокруг замолчит, вот в чем дело. Вот, скажем, мы с Лейлой вчера шли по Тридцать шестой улице через длинный разноцветный индустриальный мост и говорили про творческую мощь и немощь.
– Я не могу больше писать короткие рассказы, – жаловалась я. – В смысле, они сразу выходят длинные. А времени на длинные у меня нет. Поэтому я не пишу ничего. Начну рассказ – ой, выходит длинный. И не заканчиваю. То есть даже не продолжаю. Выходит, я уже созрела писать второй роман.
– Отлично, что ты готова! – отвечает Лейла. – Я тоже теперь могу написать длинный текст, и все получается сразу объемным, и свою повесть я начинала писать как короткий рассказ – а вышло ты сама видела что!
– Я готова только морально и физически! – возмущенно поправила я сама себя. – Это как готовность завести детей, такое: типа я готова! Но, вообще-то, для этого надо кое-что еще, одной готовности и наличия ресурса мало. Роман все равно должны тебе выдать! Это сочетание готовности с магией, что ли.
– Фран, – ответила мне Лейла.
Я подумала, что Лейла хочет мне сказать, что таки решила вернуться во Франкфурт, чтобы дописать там какой-нибудь не начатый еще текст, но спустя секунду поняла, что она имеет в виду: прямо на нас шла Фран Лебовиц! Причем она была в пиджаке ровно такого же цвета, как мое платье: в нежную бело-голубую полоску. Фран прошла мимо нас с традиционно мрачным, брезгливым видом. На небе не было ни облачка, на мосту не было ни одного человека. На лице Фран было написано: еб**а я это все, мерзкая погода, противный город, вчера не было такой жары.
– Это была нам Фран, да? – обрадовалась я. – Это было нам вот послание, правда же?
– Да! – обрадовалась Лейла. – Это было лично нам!
– Такое поддерживающее послание от города Нью-Йорка: творческий кризис, девчонки – пожалуйста! Ни хера не пишется – держите! Никакого романа – вот же, положила! Счастье, удача! Все будет отлично у нас, таким образом!
– Ура, все получится!
Мы продолжили идти по залитому солнцем и счастьем мосту, каждые десять секунд оглядываясь на злобную сутулую фигурку Фран. Нахер творческий кризис! Главное – оставаться собой. Все остальное в этом городе как-то не так уж и важно, у всех кризис.
А что важнее, чем оставаться собой? Да вообще оставаться живой! Потому что спустя несколько часов ровно в тот самый угол Тридцать шестой и Шестой врежется безумная пьяная дама из Нью-Джерси и покалечит семь человек, а нам с Фран повезло, мы там гуляли чуть раньше смерти. Вот оно, нью-йоркское edible Tarot: карта «Гулять раньше смерти», удачным образом перевернутая.
Понравилось? Книгу Татьяны Замировской можно заказать вот тут.
Перепечатка материалов CityDog.io возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото: Оля Рабецкая.
