Ее дедушку немцы уговаривали переписать историю Беларуси, а бабушка была женой «врага народа» и преподавала в БГУ. Внучка историка Никольского рассказывает о своей знаменитой семье и о возвращении в Минск.
«Когда я переехала в США, то в какой-то момент поняла, что американцы знают моего дедушку, – рассказывает Катя Мережинская, стоя на фоне мемориальной доски в память об академике Николае Никольском. – Его книги я видела во многих домах своих знакомых. Еще с удивлением их обнаружила в крупнейшей библиотеке мира – в библиотеке Конгресса США».
Мы разговаривали с Катей в ее родном доме №30 на Карла Маркса: фотографировались на фоне мемориальной доски, которую видели практически все минчане, гуляли в окрестностях Александровского сквера.
Катя рассказала CityDog.by и о своей легендарной семье, и о своей жизни в Штатах, ставших для нее второй родиной.
Часть 1. О дедушке, которого могли видеть и вы, и о бабушке – их отношения стали для Кати идеалом
«Их связь вызвала немало удивления»
– Мою бабушку звали Рахиль. Она родилась в 1904 году в маленьком еврейском городке Бердичев в Украине. Живя в большой семье – бабушка была 7-м ребенком из девяти, – в доме с земляным полом, она никогда не чувствовала себя бедной или обделенной.
Ей приходилось сидеть зимой на печке в ожидании своей очереди на валенки – они были одни на всех. И работать с малых лет: заворачивать конфеты в обертку на кондитерской фабрике, которые после всегда пересчитывали.
В их доме всегда были идеальная чистота. Говорили, что моя прабабушка могла приготовить вкусности из ничего. Маленькая Рахиль росла в любви родителей, старших братьев и сестер, в которой никогда не было недостатка. Эта любовь и стала залогом не изменявшей ей уверенности в себе и удивительной жизнестойкости.
Бабушке посчастливилось учиться в начальной еврейской школе, а с 10 лет – в швейной мастерской. В 19 она встретила своего будущего мужа – моего первого дедушку – Сергея Поссе.
Он родился в Лондоне. Был сыном состоятельной немецкой предпринимательницы и дворянина со шведскими корнями, известного литературного критика и культурного деятеля. Получил хорошее образование, входил в партию большевиков, занимал партийные посты.
Рахиль и Сергей не были расписаны, жили гражданским браком.
Их связь не все приняли, а я думаю, что их объединяло отсутствие конформизма и внутренняя независимость. Оба были экстраординарными личностями. И даже языковой барьер не помешал их отношениям.
Ради Поссе бабушка выучила сначала немецкий язык, а в 24 года еще и русский – до этого она говорила только на идиш. Муж также привил ей любовь к чтению книг, подтолкнул к получению высшего образования.
Все было хорошо, пока не наступили 30-е годы и время «большого террора». Тогда уничтожили многих, в том числе и моего дедушку. Его расстреляли в ночь с 29 на 30 октября 1938 года. Но подтверждающие это документы стали доступны нам лишь в 1989-м.
А тогда, за пятьдесят лет до получения документов, бабушке сказали, что Сергей Поссе получил 10 лет без права переписки.
«Вслед за арестом моего бывшего мужа меня уволили из университета (БГУ. – Ред.) как жену “врага народа”. К этому времени я заканчивала свою диссертационную работу, успешно сдала все требуемые экзамены и уже два года работала преподавателем на кафедре истории античного мира.
Меня также выбросили из нашей квартиры, и я с тремя детьми оказалась на улице. При помощи каких-то незнакомых людей нам удалось поселиться в одной из комнат ветхого частного дома около Большого театра. Оставшись без средств к существованию, я устроилась портнихой на швейную фабрику им. Куйбышева» (из книги Рахиль Никольской «Воспоминания»).
Одним из немногих, кто не побоялся тогда помочь бабушке, стал Николай Никольский – мой второй дедушка.
«О дочке горевал всю жизнь»
– С Николаем Михайловичем бабушка познакомилась в 1934 году, когда пришла к нему сдавать экзамен для поступления в аспирантуру по кафедре истории Древнего Востока и античного мира, – продолжает Катя. – Кстати, посоветовал ей так сделать ее муж Сергей Поссе, сказав, что в Минске есть только один человек, у которого можно учиться, – это Никольский.
Николай Никольский (слева) с отцом Михаилом Васильевичем. Николай Никольский был историком-востоковедом. Учился в Московском университете. В 1921 году стал профессором БГУ, возглавлял Институт истории Академии наук БССР. Автор более 500 научных работ по истории религии, истории Древнего Востока, истории Беларуси.
После она в течение трех лет вместе с другими аспирантами ходила к нему домой на консультации. Связь с Никольским оборвалась, когда арестовали Поссе. А спустя время бабушку на улице встретил их общий знакомый и сказал, что ее разыскивает Николай Михайлович.
«Николай Михайлович жил на Советской улице около Красного костела. Его семья состояла из жены Веры Николаевны, племянницы Настеньки (Анастасии Николаевны Чертковой) – студентки биофака БГУ, и родственника Веры Николаевны Петра Гавриловича. Детей у Николая Михайловича и Веры Николаевны не было. Они все умирали в раннем возрасте.
Только дочка Зинушка дожила до 12 лет и умерла от аппендицита. О Зинушке Никольский горевал всю жизнь. Он очень любил дочку и в память о ней бережно хранил ее “котиху” – металлическую кошечку, которая хранится у нас до сих пор.
…Разговор начался только спустя 10 минут после того, как мы вошли в кабинет Николая Михайловича. Я просто не могла открыть рта. Поэтому Никольский заговорил первым. Он спросил, почему я сразу к нему не пришла. На что я призналась, что боялась его скомпрометировать.
Он сильно стукнул кулаком по столу и очень сердито сказал, даже крикнул: “Как вы могли обо мне так думать!” При прощании он взял с меня слово, что я буду ему звонить и приходить. А Вера Николаевна добавила: “Обязательно с детьми”. И я действительно до отъезда из Минска в Оршу два раза приходила к ним со своими тремя детьми».
«Должен был срочно написать историю Беларуси в духе современных условий»
– Когда началась война, связь с Никольским и его семьей оборвалась во второй раз, – продолжает Катя. – Николай Михайлович, Вера Николаевна, Настенька и Петр Гаврилович пытались выбраться из Минска, но не успели: могилевское шоссе, по которому они планировали идти, уже было перекрыто немецкими солдатами.
«Они вернулись в Минск, оккупированный немцами. Город продолжал гореть, улица Советская лежала в развалинах. Их дом уцелел буквально чудом. Семья Никольских вернулась в свою квартиру, и к Николаю Михайловичу стали приходить гости.
Сначала приходили белорусские националисты с различными заманчивыми предложениями, суть которых заключалась в том, чтобы он начал сотрудничать с немцами. На первых порах Николай Михайлович, по их мнению, должен был срочно написать историю Беларуси в духе современных условий (не существует нации белорусы, нет белорусской культуры, все это часть арийской расы. – Ред.). В награду – большой гонорар. Никольский с гневом отвергал их предложения и просил больше не приходить.
Вслед за ними пришли немецкие офицеры с теми же предложениями, но с более высокой оплатой. Николай Михайлович прекрасно знал немецкий язык. Выслушав, он подвел их к книжным полкам и начал показывать свои труды по истории народов Древнего Востока и библеистике на русском и немецком языках. “Я не специалист по истории Беларуси, – сказал он, – и вашу просьбу выполнить не могу”».
Портрет академика Никольского, 1940 год. Автор – Николай Тарасиков.
«Подпольщики называли его Батя»
– В оккупированном Минске семья Никольского прожила больше двух лет, – рассказывает Катя. – Чтобы выжить, они продавали вещи. Очень скоро с дедушкой связались из минского подполья. Его квартира превратилась в явку, куда приносили лекарства, перевязочные материалы и многое другое, а затем передавали партизанам.
Для Никольских это могло закончиться плохо, поэтому в августе 1943 года подпольщица Марина Молокович вывезла их в партизанскую зону (в бригаду «Дяди Коли»), а оттуда они первым самолетом должны были улететь в Москву.
Вот только ждать этого самолета пришлось девять месяцев. Немцы блокировали партизанскую зону и неоднократно пытались ее захватить. Все это время Никольские находились в бригаде «Дяди Коли», жили в землянке, где дедушка и дописывал две монографии. Подпольщики любили с ним поговорить, называли его Батя.
Оккупированный Минск.
«Давайте больше никогда не расставаться»
В Москве Никольские оказались в апреле 1944-го. Через три дня после приезда скончалась Вера Николаевна. А через время Николай Михайлович решил разыскать мою бабушку.
В то время она вместе с младшей дочерью Наташей (моей мамой) находилась на Урале, где работала директором детского дома. Ее старшая дочь попала под блокаду Ленинграда, а сын ушел на фронт – они выжили. Никольский смог найти бабушку и вызвал ее к себе в Москву. Она поехала.
«Чтобы получить для меня разрешение на въезд в Москву, Николаю Михайловичу пришлось обивать пороги самых высокопоставленных лиц. …> Первые два дня целиком были посвящены разговорам о пережитом за время нашей разлуки. Раза два-три мы совершали с ним прогулки в Сокольники. В одну из таких, когда уже приближалось время моего отъезда, мы сидели на скамейке, отдыхая от ходьбы. Николай Михайлович взял мою руку, посмотрел своими добрыми, умными глазами и сказал: “Ну так что, Рахиль Абрамовна, давайте больше никогда не расставаться”.
До меня не сразу дошел смысл этих слов, вложенных во фразу, которую я сама написала в первом письме в Москву. Видя мою молчаливую растерянность, Николай Михайлович сказал: “Я понимаю ваши чувства, но война слишком круто изменила жизнь. Нам вместе будет лучше”. Да, я сама понимала, что нам вдвоем будет лучше. За два дня до отъезда из Москвы мы с Николаем Михайловичем пошли в загс Свердловского района города Москвы и зарегистрировали наш брак».
Николай и Рахиль Никольские в квартире на Карла Маркса, 30.
– Они поженились, – продолжает Катя. – Николай Михайлович удочерил Наташу (ей было тогда восемь лет) и дал ей свою фамилию. 13 апреля 1945 года они вернулись в Минск. Через два года бабушка защитила диссертацию и начала преподавать историю Древнего Востока в БГУ, работая рядом с дедушкой.
Николай Михайлович тоже продолжал заниматься своим любимым делом, ради которого и приехал в Минск в 1921 году (а ему тогда было почти 50 лет), с ним находилась его Рахиль – он был счастлив.
Отец говорил мне, что Никольский всегда умел находиться вне и выше любой ситуации. А бабушка отмечала, что именно у него научилась видеть хорошее как в жизни, так и в людях. Но он был не просто ее мужем, а еще и другом и в какой-то степени отцом – все-таки разница в возрасте 25 лет.
Николай Михайлович умер 19 ноября 1959 года. Несмотря на свою болезнь – у него была эпилепсия – он до последнего дня продолжал работать. Бабушка ухаживала за ним сама, помогала с работой. Вместе они прожили 15 лет. Их отношения стали для меня идеалом.
Первый профессорский состав БГУ. Николай Никольский с Владимиром Пичетой в центре.
Бабушка умерла в 2004-м, прожив ровно один век. Она ушла легко и, как говорится, будучи в здравом уме и твердой памяти, написав две книги воспоминаний о своем втором муже. Она обладала способностью безошибочно отделять главное от второстепенного, правду от фальши, сохраняя при этом толерантность и философский взгляд на жизнь. Она была для меня удивительной загадкой, разгадывать которую можно бесконечно. Мне ее очень не хватает.
Прочесть книгу «Воспоминания» Рахиль Никольской можно здесь.
Часть 2. Зачем Катя уехала жить в США и почему после возвращения в Минск боялась выходить на улицу
– А вот дедушку я не застала. Но выросла среди его вещей, в рассказах бабушки и других людей о нем, – признается Катя. – Наверное, именно благодаря этому в доме и в квартире на улице Карла Маркса, 30 всегда ощущалась его присутствие, его энергетика. Поэтому я обожала там жить. Пока у нас все не отобрали.
В 1987 году умер мой отец Вячеслав Мережинский – экстраординарный ученый, очень умный и образованный человек. Он был сознательным противником системы, и его несогласие с указаниями КГБ привело к тому, что проект, над которым он долго работал, закрыли. И это его сломало.
Отец Кати Вячеслав и мама Наталья – сейчас ей 83 года.
До сих пор помню день, когда пришла навещать папу в больницу. Иду по коридору, а навстречу медсестра, которая, узнав, что я пришла к Мережинскому, и сообщила мне о его смерти. Бросаюсь в палату и вижу, что мертвый отец – у него оторвался тромб – все еще сидит в кровати, обложенный со всех сторон книгами, газетами, печатной машинкой и радио.
Тут же входит врач и говорит, что у меня есть 5 минут, чтобы собрать вещи и уйти. Я механически сделала то, о чем меня попросили, так как не до конца понимала, что происходит. А когда ехала в троллейбусе домой, думала, как скажу об этом маме.
После смерти отца она быстро и много потеряла в весе, начались серьезные проблемы со здоровьем. И тогда моя старшая сестра – она работала в Национальном институте здоровья в США – сказала, что маму нужно привезти к ней, в Америку, чтобы спасти.
«В США было так плохо, что я думала: или сойду с ума, или умру»
Я не хотела уезжать. Сейчас бы, конечно, нашла выход, как остаться в Минске и вылечить маму. А тогда ради нее согласилась уехать. Вот только уехать, оставив за собой хоть что-нибудь, мы не могли. Пришлось продать дачу в Ждановичах, написать дарственную родственникам на квартиру, отдать вещи дедушки Никольского в музей, а его огромную библиотеку (более 1000 книг) – в Епархию.
Слева Кате три года, справа – фото перед самым отъездом в США.
Мы уезжали с двумя чемоданами в руках и с $300 на троих (я, мама и бабушка). У нас отобрали все, включая гражданство и папину детскую серебряную чашечку, при прохождении таможни. Возвращаться было некуда, а ехали мы в никуда. А когда попали в Америку, у меня было ощущение, что я умерла.
Я много плакала, потому что понимала, что мне нужно здесь жить, а я хочу домой. Было так плохо, что подумала: или сойду с ума, или действительно умру. Прежде чем заново выучила английский язык, привыкла к культуре и тому, как устроена там жизнь – мы же приехали из коммунизма в капитализм, – прошла девять кругов ада.
«В Минске я боялась своей эмоциональной реакции и того, что буду чувствовать»
В течение многих лет мне снился один и тот же сон. Будто бы я иду по Маркса, смотрю на горящие окна своей квартиры, но не могу зайти в подъезд. Потому что или заперта дверь, или внутри дома нет лестницы.
Через 12 лет после отъезда я вернулась в Минск, чтобы прогнать ночной кошмар. Это было зимой. Встретилась тогда только с однокурсниками и крестными.
Все остальное время просидела в съемной квартире на Якуба Коласа. По городу не гуляла, ездила на такси. Сейчас понимаю, что боялась. Боялась своей эмоциональной реакции и того, что буду чувствовать. Поэтому забилась в угол.
Второй раз приезжала шесть лет назад – и то же самое. Просидела в доме однокурсника, так как боялась выходить на улицу. Поэтому он меня всюду возил и, как маленькую, водил за руку. С ним я чувствовала себя в безопасности.
И вот несколько месяцев назад снова приехала. Все вроде бы было по-старому, но по-другому. В какой-то момент подумала, что вернулась в свой кошмар. С этим чувством и улетела в Бельгию, пробыв в Минске 12 дней. Затем в Германию. Но все равно тянуло назад.
Я поняла, что мне нужно пожить здесь хотя бы месяц. Что нужно было больше времени, чтобы вернуть забытые ощущения, которых мне так не хватало все эти годы.
Это чувство Минска и меня в нем, которое я оставила, уезжая в Америку, и по которому очень скучала. Время, проведенное тогда в городе, для меня осталось незабываемым. И я снова почувствовала, что дома.
«Минчане изменились внешне»
Но даже в этом новом Минске я по-прежнему вижу тот старый город. Конечно, он изменился. Появились эти жилые муравейники, ужасные коробки. Я про новые микрорайоны – взять ту же Каменную Горку, – Национальную библиотеку, ЖК «Маяк Минска» или ТРЦ Dana Mall. Это без любви к человеку сделанная среда.
Зато мне очень понравились новая Немига и Троицкое предместье, творческая мастерская и интересные технологические разработки Александра Трусова. А вот окраины Минска, несмотря на новые постройки, выглядят мрачно, к сожалению.
И минчане изменились, прежде всего внешне. Если взять жителей Бельгии или Греции, то они как будто сошли со средневековых портретов своих предков. Ты заходишь в музей, смотришь на этих людей, выходишь – и они перед тобой. Я имею в виду, что черты лица не изменились.
А вот в Германии, России и Беларуси люди выглядят уже по-другому.
Когда впервые вернулась в Минск, подумала, что приехала в страну, где все друг другу родственники. Мне кажется это потому, что Беларусь – закрытая страна. До распада СССР люди больше ездили по стране, больше «мешались», поэтому типажи были разными.
А сейчас население Беларуси мешается между собой внутри одной страны. Я говорила об этом своим друзьям, которые живут в Минске, но они этого не замечают.
И, пожалуй, минчане стали мягче, более вежливыми и менее агрессивными. Рады поговорить, что-то рассказать и показать. В советские времена люди были агрессивными, частенько злыми и хамоватыми.
«В США я на протяжении десяти лет работала по 16–18 часов в день без выходных»
Но, как бы там ни было, Минск – это мой город, куда я по-прежнему буду возвращаться жить и продолжать работать. И я очень счастлива, что у меня есть эта возможность. Ведь когда-то мы уезжали без права вернуться.
В Америке первое время я была сценографом и художником в кино, театре и на телевидении. Затем стала дизайнером по спецэффектам. На протяжении десяти лет работала по 16–18 часов в день без выходных. Вообще, американцы очень много работают. Их жизнь заключается в работе.
А когда подорвала здоровье, решила поменять специальность. Освоила веб-дизайн и программирование. Сейчас работаю дизайнером и специалистом по визуальным коммуникациям – перевожу научные концепции на популярный визуальный (компьютерный, графический) язык.
Помимо этого, у меня своя школа танцев – я преподаю аргентинское танго. Занимаюсь восточной медициной. Америке я благодарна за многое. Эта страна расширила мой взгляд на мир, я многому там научилась, в том числе и более глубокому пониманию жизни. Но честно признаюсь, что в США мне было нелегко.
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото: Виктория Мехович для CityDog.by; из архива героини публикации, а также minsknews.by, vminsk.by.
Гражда́нский бра́к, или светский брак, — брачный союз, зарегистрированный и оформленный в соответствующих органах государственной власти без участия христианской церкви или другой религиозной организации.