Минчанка написала книгу о своем отце, пропавшем без вести. Теперь ее книга выходит во Франции

11 января минчанка Алена Глухова официально станет французской писательницей – выходит в свет ее первая книга. Название можно перевести с французского как «В воде я дома». Там и странная история ее отца, пропавшего в кораблекрушении, и описания позднесоветского Минска… Специально для CityDog.by писательница перевела несколько отрывков. 

Последние 5 лет Алена живет во французском городе По недалеко от Атлантики. До переезда во Францию много училась: в ЕГУ изучала искусство, в Санкт-Петербурге в Смольном – визуальные исследования, потом были магистратура «Эразмус Мундус Медиа» и магистратура по литературному мастерству в Париже.

«ТОЛЬКО ЛЕТ ЧЕРЕЗ 15 Я ПОНЯЛА, ЧТО ОТЕЦ НЕ ВЕРНЕТСЯ».

– У твоей книги документальная основа?

– Изначально это автобиографическая история. История моего папы, который пропал без вести во время кораблекрушения. Я рассказываю и об этом, и о том, что происходило до этого и после. Но в какой-то момент появляются гипотезы, что могло произойти после того исчезновения, если бы он вдруг выжил.

Отец исчез 22 года назад, судом был признан погибшим, хотя его тело так и не нашли. История необычная. Папа всегда мечтал путешествовать, он был одержим морем. Это был 1995 год, после распада СССР границы стали открытыми, путешествия стали возможными. Его друг предложил ему построить яхту и отправиться в путешествие. Папа доехал до Стамбула на автобусе, туда же из Украины приплыл на построенной яхте его друг, и дальше они отправились в путешествие... На яхте они переплывают Босфор, Мраморное море, оказываются в Эгейском, подплывают к греческим островам, но в Грецию их не пускают, у них нет виз. Они оказываются в Средиземном море и плывут до Алании, в Алании папа пересаживается на другую яхту.

Он звонил маме и говорил, что собирается в Индию. Яхта во время шторма находилась в небольшой бухте, и ночью 7 января 1995 года ее разломало. На борту были три человека. Я знаю, что папа с капитаном прыгали в воду. Два человека спаслись, папа – нет. Непонятно, что произошло: место там легко осматриваемое, но тело не найдено, к тому же папа был достаточно хорошим пловцом.
 

Мне тогда было 11 лет. Когда писала книжку, пыталась вспомнить все: прошло много времени, да и в семье мы нечасто говорили на эту тему. Помню, когда папа пропал, я была уверена, что он вернется. Я даже не предполагала, что он мог погибнуть. Потом все это зависло в каком-то ожидании возвращения. А лет через 15 я поняла, что он не вернется.

Потребовалось некоторое отстранение от самой себя, чтобы создать персонаж, рассказчика, который пытается разобраться со всей этой историей, узнаёт, как все было, едет в Стамбул, откуда отправлялось то судно, сталкивается с невозможностью получить больше информации о том, что произошло. И рассказчик придумывает истории дальнейшего развития событий. А затем и смиряется с тем, что, скорее всего, папа погиб и нужно жить с этим дальше.

– Написание книги оказало терапевтический эффект?

– Конечно. Я понимаю, что так восстанавливаю папу (о нем я мало помнила). Я признала, что, даже если он не погиб в ту ночь, для меня он погиб – ведь я, скорее всего, так и не узнаю, что произошло. В книге для меня было важным избежать всяческого манипулирования – история сама по себе трагическая. Я не хотела слезливости, хотела рассказать эту историю так, чтобы кому-то, пережившему потерю или не сумевшему пережить свою потерю, мой опыт оказался полезным.
 

«Это мы всей семьей, самая мелкая – я. Предполагаю, что это 1986–1987 год, позади нас – Лепельское озеро».
 

«Те же годы, папа на Лепельском озере в маске, подводном костюме, с ружьем для подводной охоты. Этот момент я описываю в первой главе своей книжки, вот этот фрагмент: “Я вижу папу, он входит в воду. Мне четыре или пять лет. Мы на берегу озера, мы живем в палатках на поляне около леса, мы приезжаем сюда каждое лето. Папа одет в черный плавательный комбинезон. На его лице маска, в одной руке – металлическая корзинка для ловли рыбы, в другой – подводное ружье. Он входит в воду, он дельфин. Я вижу скользящую по поверхности воды трубку. После он выходит из воды с сеткой, полной рыбы (запах сырости, скользкая чешуя). Моя мама спускается к воде чистить рыбу, которую принес папа”».

«МНОГО ТЯЖЕЛЫХ ВОСПОМИНАНИЙ О МИНСКЕ»

– О чем еще книга?

– Книга о любви, о принятии... Я много говорю о Минске, и ситуации до распада Советского Союза, когда отец не был членом компартии, что создавало ему карьерные проблемы (он был физиком-исследователем), о жизни после распада СССР. Есть дополнительная линия – рассказчицы, то есть моя: мое отношение к воде (отсюда и название книги). В итоге я совершила заплыв в Атлантике, проплыла 1800 метров, и это было для меня прохождение, принятие этой истории.
 

«Это фото сделал мой друг, фотограф Джеф Бонифасино. Я на Атлантике, юго-запад Франции, час езды от города, в котором я живу, и полчаса езды от того пляжа, где я совершила заплыв на 1800 метров. На фотографии видна высота разбивающихся волн, я подходила все ближе и ближе к краю, в этом есть что-то притягательное, хочется приблизиться, волны становились все выше. В какой-то момент волна была такая сильная, что меня сбило с ног и протащило несколько метров».

Притом что я люблю воду и папа учил меня плавать, нахождение в открытом море вызывает страх и тревогу. За год до заплыва я пыталась совершить погружение с аквалангом, но не смогла, началась паника... Заплыв на юго-западе Франции был для меня важным. Я смогла побороть свой страх.

– В книге ты вспоминаешь о Минске. Давно уехала во Францию?

– До переезда я два года училась во Франции, но потом вернулась в Минск, а 5 лет назад переехала окончательно, мне было 28 лет.

Вспоминаю в книге нашу жизнь в хрущевке в Центральном районе, улица Каховская – бульвар Шевченко. Дом, построенный в 60-е как временное жилье, одинаковая планировка с соседями... Много тяжелых воспоминаний, связанных с эпохой или районом, – не знаю. Было много пьющих соседей, каждую ночь приезжали милиция и «скорая». А еще помню, как семьей ездили каждое лето жить в палатках у Лепельских озер, собирали грибы...

– Тоскуешь по родине? Или это просто воспоминания?

– Бывают периоды. Скучаю по людям, по друзьям. Но я начала довольно рано уезжать из Беларуси, поэтому была «своей» и на родине, и во Франции. У меня непонятная промежуточная идентичность. Но в последнее время очень хочется снега, селедки, мороженого... Вспоминаются какие-то вещи.

Когда 5 лет назад я была в Минске, начиналось большое количество культурных и социальных инициатив, много проектов. Я восхищаюсь людьми, которые продолжают все это делать! По этой культурной движухе, где все друг друга знают и поддерживают, – по этому я скучаю. Во Франции по-другому. Но я стараюсь следить за жизнью в Минске, читаю CityDog.by, 34mag и другие медиа.

«ШЕСТЬ РАЗ ОТПРАВЛЯЛА РУКОПИСЬ В РАЗНЫЕ ИЗДАТЕЛЬСТВА»

– Легко ли жить иностранке во Франции?  

– Художникам в широком смысле слова их инаковость как раз играет на руку. Ты другой и этим интересен. Конечно, много бюрократических проблем в самом начале: сложно открыть счет, получить вид на жительство и так далее. Но с враждебностью французов я не сталкивалась.

– Франция – книжная страна, и конкуренция большая. Насколько сложно было издать книгу?

– Во Франции огромное количество издательств. И есть два особых периода в году, когда издают около 600 книг, это называется «литературное возвращение» («возвращение после каникул» – дословно), оно проходит в начале сентября и января. Но книги выходят и помимо этих периодов. Молодые авторы не видны в этом бушующем потоке. Крупных издательств чуть больше десяти, и в них не попасть. Поиск издателя очень сложен.

Я шесть раз отправляла свои рукописи в разные издательства. Самое обидное, что они чаще всего не доходят до издателя, их сначала читают стажеры. Они пишут небольшие рецензии, и если там отмечено «стоит почитать», то издатель смотрит эту рукопись. А я получала автоматические ответы «спасибо, ваша рукопись не подходит».
 

«А это вырезки из газет и журналов, которые я нашла в папиных тетрадях: Тур Хейердал, подводный дом в Черном море. Когда я смотрю на них, мне почему-то радостно: мне кажется, папа видел себя таким Туром Хейердалом, когда уплывал, и еще мне кажется, что в эти недели, которые предшествовали его исчезновению, он был очень счастлив».

Когда я училась в магистратуре по литературному мастерству в университете Сен-Дени, Париж 8 (Saint-Denis Paris 8), у меня преподавали французские писательницы. Две из них, Оливия Розенталь и Мейлис де Керангаль, хорошо знали мой текст и верили в него (большое им спасибо). Они предложили послать мою рукопись издательству «Вертикаль, Галлимар», их рекомендация издателю помогла мне в том, что издатель прочел мой текст. Он ему понравился. Я еще несколько раз дорабатывала книгу, и вот последнюю версию приняли.

– Ты разбогатеешь после выхода книги?

– Нет, когда выходит первая книжка, тебе дают аванс, равный проценту с продаж 1000–1500 экземпляров. Если это количество книжек продается, потом получаешь с каждой книги 10%, после проданного тиража – 12%, это меньше чашки кофе с книжки. Так что это не лучший способ разбогатеть.

– Как оцениваешь свой уровень французского?

– Конечно, проскакивают какие-то странности и ошибки. Я думаю, что невозможно знать любой иностранный язык в совершенстве. Но, конечно, говорить на языке и писать на нем – разные вещи. Когда я поступала в магистратуру, была очень амбициозна, написала тогда, что хочу изобрести свой язык. Но на самом деле я столкнулась с тем, что, когда пыталась этот язык деформировать, искажать и что-то такое с ним делать – это было совершенно непонятно французским читателям. Чтобы переизобретать язык, надо, чтобы он был родным. С другой стороны, мне удается сказать какие-то вещи иначе, чем французы, и это работает. Но я это не контролирую. Прошу друзей вычитывать мои тексты и говорить мне, когда это странно звучит. Это болезненный процесс.

Вот в детстве на качелях делали «солнышко» – долго думаю, как описать это действие во французском языке. Некоторые слова я вообще не переводила, такие как «хрущевка», «чебуреки», «тушенка», «запорожец», охапки денежных купюр «зайчики-белочки» или «стеклотара»... Все, что для людей моего поколения и моей страны легко считывается, – все это нужно как-то объяснять, не теряя при этом легкости изложения.

У папы было несколько присказок-стишков, это было сложно перевести. Вот, например: «Старый барабанщик, старый барабанщик, старый барабанщик крепко спал, он проснулся, перевернулся, ужасающий нахал!» И потом еще прихлопывал вот так... Или вот: «У самого синего моря сидит уколяка Григорий, и все ему неймется – об что бы ему уколоться». До сих пор не понимаю значения этого стишка...

– Сейчас ты преподаешь литературное мастерство...

– Я веду ежемесячные семинары для французов. Приходят люди разного возраста, те, которым хочется писать для своего удовольствия, и те, кто делают это профессионально, у меня учатся поэты-сламеры и авторы комиксов. А еще я получила финансирование от местных властей и буду вести подобные занятия для школьников 8–10 лет.

– Школьников, может быть, сегодня легче научить писать рассказы, чем заставить читать чужие книги?

– Кстати, да. В литературном французском журнале LIRE проводятся разные опросы: так вот, согласно последнему опросу, оказалось, что во Франции гораздо больше потенциальных писателей, чем потенциальных читателей!

Хорошо, что ты об этом спросила. Чтение очень важно. Чтобы хорошо писать, нужно очень-очень-очень много читать. Чтобы понять, как автор работает с персонажами, историей, голосом рассказчика, языком, что-то подмечать и красть или просто напитываться... И писать ежедневно. Даже если пишешь непонятно что, то, что тебе не нравится, и первые черновики – невыносимый бред. Когда ты в процессе и дверка твоя приоткрыта, идеи приходят, это помогает быть настроенным, вылавливать моменты в жизни, которые можно использовать.

– Что нужно писателю, кроме особых отношений с языком?

– Эмпатия. Умение поставить себя на место другого и прочувствовать что-то за него. Это важное умение для писателя – возможность понимания Другого, даже если этот Другой тебе не близок. Эмпатия и внимательность. Мне кажется, если присмотреться, люди вообще прозрачные. Они все про себя сами «пробалтывают» – словами, мимикой, случайными жестами, неловкими и скрытыми. Все это важно подмечать без психоаналитики.

Это, скорее, видеть, понимать, принимать, чувствовать.

– Почему ты вообще начала писать на французском?

– Было несколько случайностей. Я попробовала писать в рамках одного семинара по письму в Париже, и это показалось мне интересным: получался странный упрощенный и угловатый язык. А после, когда я жила в Минске, приехали французские журналисты, они писали статью в GEO, я для них переводила. Один из них расспросил меня про семью, я рассказала историю с папой, он предложил написать об этом десять предложений на французском и показать ему. Я написала пару страниц, он почитал, сказал: «Это круто, будем писать вместе». В какой-то момент он «отвалился», и я осталась с пятидесятистраничным черновиком, который в итоге переделала в книгу.

Первый черновик я начала писать в 2010 году. Прошло семь лет.

– То есть ты не любишь бросать начатое?

– (Смеется.) Видимо, да!

ОТРЫВКИ ИЗ КНИГИ «В ВОДЕ Я ДОМА»

Для CityDog.by Алена перевела несколько отрывков из своей книги. Поскольку издание на белорусском или русском пока что не планируется, чтобы прочитать ее целиком – вам придется выучить французский.

***

На следующий день, после того, как папа пропал без вести, кто-то звонил на работу дяде Косте, когда дядя Костя отлучился, этот кто-то срочно хотел с ним поговорить. Звонящий представился родственником дяди Кости. Возможно, это был папа. Мама говорит, что недалеко от того места, где папа пропал, есть Автономное монашеское государство Святой Горы, это на севере Греции, там в 20 монастырях молятся православные монахи, женщинам туда нельзя. Мама говорит, что, наверное, папа стал монахом. Когда она это говорит, она не может сдержать улыбки.

Иногда нам кажется, что в ту ночь папа не умер, он просто решил исчезнуть. Мы об этом думаем, но друг другу мы об этом не говорим. Потому что о таких вещах не говорят вслух.

***

Я не знаю, помню ли я папу. Я не знаю, что нужно было делать, когда он был с нами, чтобы хорошо помнить его и сегодня. Наверное, есть какой-то особый способ помнить о людях. Может быть, я не очень хорошо его помню, потому что не уделяла этому достаточно внимания. Я не знала, что  однажды он исчезнет.

Я вижу папу, он входит в воду. Мне четыре или пять лет. Мы на берегу озера, мы живем в палатках на поляне около леса, мы приезжаем сюда каждое лето. Папа одет в черный плавательный комбинезон. На его лице маска, в одной руке – металлическая корзинка для ловли рыбы, в другой – подводное ружье. Он входит в воду, он дельфин. Я вижу скользящую по поверхности воды трубку. После  он выходит из воды с сеткой, полной рыбы (запах сырости, скользкая чешуя). Моя мама спускается к воде чистить рыбу, которую принес папа.

Я помню оранжевые треугольники палаток на черной земле, а вокруг  -- торчащие в небо сосны. Я помню на ощупь ткань палатки, застежку-молнию и звук, который она издает, когда закрываешь палатку, помню, что все становится желтым внутри. А снаружи -- сосновые иголки в песке. Мы играем в бадминтон, мы едим омлет с грибами на залитой солнцем поляне, мы настоящая семья, нас четверо, мы счастливы.

Я помню, как папа резал сыр на маленькие кусочки и ел его прямо с ножа. Я помню его тельняшку, и как он смотрел на меня иногда. Я помню досточку для нарезки, которую он сделал сам. Помню, на этой досточке он выжег слова: «Лучше сделать и жалеть, чем жалеть, что не сделал».

Я помню нашу большую библиотеку, папа купил ее в те времена, когда было сложно найти книжки, но можно было наткнуться на кого-то, кто продавал их оптом: серии мировой литературы в десятках томов. Я помню его книги об охоте, рыбалке и гипнозе. Я помню коралл, привезенный кем-то с Индийского океана – странное, полное пыли животное на столе. Я помню колокол, тяжелый и пугающий, его звуками папа будил нас иногда. Папка хохотал во все горло, потому что мы с сестрой очень на него злились в тот момент.

Когда я начинаю писать о папе, все возвращается: август 1995 года, его джинсовая рубашка, воздух, такой желтый вокруг, мне снова 11 лет. Когда я начинаю писать, я снова вижу папу живым, около него -- незнакомые разноцветные шумные люди. У папы настоящая жизнь в настоящем городе. Он такой юный, мой дедушка берет его с собой в экспедиции. Я так никогда и не родилась, но он такой счастливый, я его никогда таким не видела. Папа несется по белым солнечным улицам Стамбула на своем уродливом горбатом запорожце на полной скорости, и улица разламывается от шума его машины, голуби взрываются, папка напевает только ему известную мелодию.

Стамбул – это город, в котором папа счастлив, это Минск наоборот, Минск, в котором говорят по-турецки, Минск на берегу моря. Папа больше не грустит, морская соль остается на его щеках, он носит белые и красные рубашки.

***

Через 19 лет после папиного исчезновения, Тамара, подруга моей сестры, летит в самолете Минск-Париж вместе с моей мамой. Мама и Тамара говорят о папином исчезновении. В подобных разговорах всегда что-то теряется и что-то находится. Тамара в какой-то момент понимает, что мой папа в Австралии. На следующий день Тамара звонит моей сестре, чтобы это рассказать. Сестра очень удивляется, думает, что мама что-то скрывает, и спрашивает у мамы. Мы в Париже, солнечные лучи касаются спинки дивана, на котором мы сидим втроем. Мама удивлена, она ничего не понимает, она уверена только в том, что не упоминала Австралии в разговоре, и в том, что понятия не имеет, где папа сегодня.

Вместе с моей сестрой мы представляем австралийский континент: он движется на северо-запад и касается Евразии, так папе проще попасть в Австралию из Турции. Мы видим, как он пересекает Индийский океан вплавь. В Австралии солнце слепит глаза, папа чешет опоссумов за ушами, мы надеемся, что папа пользуется солнцезащитным кремом. Папа звонит из Мельбурна, его голос тише и суше, чем в моих воспоминаниях, мы слышим голоса людей и дверь, которая резко захлопывается от сквозняка, звон стекол, папа говорит, что наконец попробовал мороженое из молока буйвола, что все у него хорошо, что он приедет погостить в августе.

 

Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.

   Фото: Jef Bonifacino, из архива героини.