«Ребенка выжимали локтями и полотенцами». Культуролог Юлия Чернявская вспоминает, как рожала дочь в советском Минске, и сравнивает с сегодняшним днем

Культуролог и литератор Юлия Чернявская на днях стала бабушкой и увидела, как устроены роддома в Израиле. На странице в facebook она вспомнила, как рожала в советском Минске.

Разрешая перепечатать свой пост, Юлия Виссарионовна сказала: «Мало что изменилось».

– Вспомнила, как рожала свою дочь. Долго и нудно. И очень больно. Вспомнила, как мне срезали ногти до мяса и покрыли зеленкой и грудь тоже. А накануне – касторка. Как в пять утра прокололи водный пузырь. Как к часу все стало очень тяжко. Как на всех постоянно орали – и врач влепила юной перепуганной девочке (не мне) несколько звонких затрещин, якобы приводя в себя. Объяснила мне: «Вот вы ж не орете – а эта мерзавка орет». И дала «мерзавке» очередную затрещину.

Как я ходила по темному коридору, и лишь в одной комнате мерцал свет: оттуда доносились попса и восторги всего отделения – концерт Леонтьева. Я была одна, коридор был длинным. Как маска к вечеру была пустая – ноль хлороформа.

Как чтобы привести в моральный порядок меня, заставили встать под ледяной душ. Это было унизительно и больно: и я скребла стену ногтями, а вода била ледяными колючими струями. Как я осталась последней в предродовом – и без конца этот длинный неосвещенный коридор...

Как ребенка выжимали четверо человек локтями и полотенцами (в одном ныне известном мне случае такими мерами девочку покалечили). Как потом не дали на нее взглянуть – унесли в колючем одеялке.

Как я три часа лежала в том же темном пустом коридоре, а в ногах у меня стоял пакет, и в нем банка с соком, и мне ее не открыли... Как же хотелось пить! Вместо этого нянечка покопалась там, в пакете, и сунула мне шоколадку: «Чем я те открою сок, на вон шоколадку, со вчера ж ты не ела! Все едят шоколад – и ты давай». И на общем фоне это показалось участием.

Я не помню, как меня «шили» наживую: помню, что после родов это было не больно, раз плюнуть. Как привезли в палату и шваркнули грязную на постель, а в пять утра нас всех погнали мыться – ледяной водой, в ноябре: ну не было теплой воды в роддоме, а чтобы согреть, ха... Для них, что ли? (Когда нас выписывали спустя неделю, с нами провели инструктаж, что для мытья должна использоваться только теплая кипяченая вода.) Там, на мытье, я, родившая последней, упала в обморок – помню мягкие ноги и несильное сжатие в голове...

Дальше слово только для женщин – они поймут, о чем я: «подклад». Едва ли не самое унизительное из всех унижений.

Девочку мне не приносили даже на еду: желтуха. Дважды-трижды в день я производила самое длинное путешествие в моей жизни: ползла в другое крыло, и там мне показывала ребенка (опять же за шоколадку). Моя девочка лежала в кювезике с молодым человеком полутора килограммов от роду. У нее были реснички, как снежинки, и бледно-желтое заостренное личико.

Как муж приходил дважды в день под окно третьего этажа, и наши женщины, больше всего на свете боявшиеся свежего воздуха, сильно сердились, когда я на миг открывала форточку, чтобы выкинуть ему письмо. (Их так научила вся жизнь, что спертый воздух безопаснее.) Письма мужу я писала целыми днями.

Ощущение сиротства. Полного. Тогда никто не знал про послеродовую депрессию, но, похоже, я это в какой-то форме испытала.

Моя дочь рожала с мужем и доулой Вероникой. Сегодня дочка рассказала, как это было. Сколько тепла, улыбок, заботы, надзора, подбадривания, постоянного мониторинга, техники. Теплый душ, удобные позы, большие мячи, опершись на которые можно легче переждать схватку. Массаж. Муж с одной стороны, доула – с другой. Все улыбаются, шутят. Никто не орет: «Пошла в родзал, и ребенка придерживай, чтоб не вывалился!» В перерыве между схватками – даже на одну минуту – поудобнее укладывают, чтобы роженица могла отдохнуть. Даже на одну минуту! Представьте, сколько надо было раз ее перекладывать...

Эпидурал не понадобился, хотя я именно на него молилась и рассчитывала: просто было терпимо, понимаете? И зашивали ее под анестезией. И вот на одном из домашних фото: ребеночек спит, прислонясь к оголенной коже то мамы, то папы. Это называется «кожа к коже». Это обязательная часть родов. Пятнадцать человек, говорит дочь, занималась нами беспрестанно – и все улыбались и были безгранично добры.

Дочь, внучка и зять спали втроем в одной палате, куда сейчас пришел мой муж без всяких сумасшедших ухищрений по антисептике – ровно столько, сколько надо, чтобы дедушка взял на руки внучку, которой скоро исполнится один день.

Голос у моей дочери был без тени слез, или страха (на что я то и дело срывалась еще месяца два после родов), или пережитого напряжения: спокойный, теплый голос, дышащий персиковым массажным маслом и чаем с булочкой. А маленькая девочка сладко дышала рядом.

Вчера утром, уже со схватками, правда, редкими, они с мужем ходили в кафе – попить кофе. Меня положили в больницу за две недели – без воздуха и движения: к родам я была полностью обессиленная.

В отличие от меня у дочки есть молоко.

Моя любимая студентка – сильный человек – после первых родов (с мужем, в платной палате) до сих пор боится рожать второго. Моя дочь не боится уже сегодня, в первый день жизни ее дочери.

Я знаю: что-то и тут, у нас, изменилось, но традиция «утешать окриками» осталась. Да только ли она? И потом, это в столице, где появились платные и усовершенствованные роддома. А в провинции изменилось? По крайней мере в отношении бытового хамства: «Ничего, все родили, и ты родишь», «Ты тут не одна такая!» (будто легче оттого, что другие рядом корчатся). «А о чем думала, когда с мужем этим занималась? Ниче, потерпишь!» (Будто они не занимались, бабовщина проклятая...)

Изменилось ли принципиально? Чтобы позу поудобнее помочь принять, чтобы погладить по плечу, чтобы дать отдохнуть, чтобы обезболить максимально? Не знаю. Не уверена. Разве что подклад отменили, наверно: ХХІ век на дворе как-никак. Может, больше доброжелательных людей (за плату), но почему-то я уверена: не все пятнадцать, да и где их набраться, пятнадцати?

Сегодня весь день вспоминаю. Оказывается, как прочно это застряло в голове, а думала, что не помню. Как стою в жуткой рубахе с клеймом и в таком же жутком халате – тоже с клеймом. Клейменная советским роддомом. Стою у окна – и жду, когда из-за поворота по снегу выйдет высокая фигура моего любимого, без которого я чувствовала себя сиротой. Матерью, но сиротой. И очередное письмо зажато у меня в руке...

Милые беременные женщины и их мамы, папы и мужья. Обнимаю вас сердечно. И всего вам самого лучшего.

Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.