Новый сезон – это блицкриг любви к природным и человеческим ландшафтам безграничного Полесья, к полному драгоценных камней переходному региону, благодаря которому у Беларуси есть что-то от Украины, а у Украины – что-то от Беларуси. Одна на двоих история, одна на двоих предприимчивость, одна на двоих тоска. Общие реки и болота, общая зона отчуждения и граница, которую, собирая клюкву, можно по неосторожности перейти.
При взгляде на аэрофотосъемку края болот можно заметить, что знаменитые «легкие Европы» изрезаны, как гигантский пирог безумным поваром. Следы цивилизации в виде плотной сетки дорог и каналов будто намекают, что недоступных мест на Полесье уже вроде бы и нет. То есть ландшафты, где легко заблудиться или утонуть, найдутся, но и там обнаружишь какую-нибудь пустую полторашку или пакет от семок – настолько глубоко человек интегрировался в Полесскую низменность.
Тем не менее при слове «Полесье» воображение упорно рисует непроходимую багну, что-то дикое и первозданное, что-то бескрайнее и заболоченное, что спит многовековым сном между прядями рек. Да-да: что-то живое и спящее, спутанное руслами и выдыхающее ядовитые туманы, в которых прячутся дубравы и подтаявшие свечки изящных белых цапель. Представляется что-то таинственное, даже опасное, но главное – так до конца и не покорившееся человеку, отчего тот и поет грустные песни, плавая в лодке-чайке по бесчисленным водным лабиринтам. В традиционном полесском строе, конечно же.
Тем не менее при слове «Полесье» воображение упорно рисует непроходимую багну, что-то дикое и первозданное, что-то бескрайнее и заболоченное, что спит многовековым сном между прядями рек. Да-да: что-то живое и спящее, спутанное руслами и выдыхающее ядовитые туманы, в которых прячутся дубравы и подтаявшие свечки изящных белых цапель. Представляется что-то таинственное, даже опасное, но главное – так до конца и не покорившееся человеку, отчего тот и поет грустные песни, плавая в лодке-чайке по бесчисленным водным лабиринтам. В традиционном полесском строе, конечно же.
Воображение – молодец, воображение помнит дремучие леса и сказки про Цмока, пронизывающие архивные записи спеваў на кассетах, песни «Сябров» и «Песняров», видеозарисовки гостелерадиокомпании с их вечными буслянкамі, картинки затопленных паводком сёл в газетах и прочие составляющие образа.
Но вообще мы немного опоздали. Малолюдные влажные джунгли средней полосы давно расступились и почти превратились в миф. Цивилизация со всеми своими плюсами и минусами, со всеми своими материальными благами и нематериальными депрессиями затопила Полесскую низменность, подменив собой болото.
«Вредные физические свойства области», как определял природные особенности региона один из первых его мелиораторов Иосиф Ипполитович Жилинский, к концу XX века были, в общем-то, устранены, а вместе с ними исчезли многие уникальные ландшафты и традиции Полесья.
Что ж, не будем горевать: уникальное бывает не только хорошим, а мы здесь не для того, чтобы раздавать оценки всяким там дорогим сердцу человека улучшениям (melioratio на латыни – «улучшение»). Человека же хлебом не корми – дай чего-нибудь поулучшать. Что-то у него получается хорошо, что-то нет, ну а мы, живущие, вполне резонно можем задавать себе вопрос: «Где буду я, когда другие снова возьмутся что-то менять?»
Но вообще мы немного опоздали. Малолюдные влажные джунгли средней полосы давно расступились и почти превратились в миф. Цивилизация со всеми своими плюсами и минусами, со всеми своими материальными благами и нематериальными депрессиями затопила Полесскую низменность, подменив собой болото.
«Вредные физические свойства области», как определял природные особенности региона один из первых его мелиораторов Иосиф Ипполитович Жилинский, к концу XX века были, в общем-то, устранены, а вместе с ними исчезли многие уникальные ландшафты и традиции Полесья.
Что ж, не будем горевать: уникальное бывает не только хорошим, а мы здесь не для того, чтобы раздавать оценки всяким там дорогим сердцу человека улучшениям (melioratio на латыни – «улучшение»). Человека же хлебом не корми – дай чего-нибудь поулучшать. Что-то у него получается хорошо, что-то нет, ну а мы, живущие, вполне резонно можем задавать себе вопрос: «Где буду я, когда другие снова возьмутся что-то менять?»
Терминатор. Генезис
Пока по пути к Кудричам мимо проплывают поля, каналы, шлюзы, польдеры и прочие следы бурной человеческой деятельности, немного окунемся в хронику преобразования края болот.
Белорусские болота – не только «легкие Европы» (свои-то она пустила в расход сотни лет назад). Наши болота – это визитная карточка страны, а помимо этого – идентификационная метафора, часто используемая для описания условного белоруса и его менталитета.
Символ инертности и застоя, консерватизма и темноты, непреодолимости и тоски, фатализма и обреченности. Необъятную, побулькивающую топь где-то глубоко внутри якобы несет чуть ли не каждый белорус: мол, ковырни прохожего – и выяснится, что все как-то так себе, но перемен он не хочет, никому и ничему не верит, а любое движение вызывает у него боль ниже поясницы.
Кажется, что, помимо удобной метафоры для описания неописуемого, болота и партизанщина – это еще и полюбившийся и прижившийся здесь камуфляжный костюм, в котором удобно скрываться друг от друга и даже от самого себя. Иногда кажется, что благодаря этому костюму люди здесь по привычке ведут какую-то двойную жизнь – и это не про какой-то обман. Это про умение приспособиться ко всем этим кем-то там затеянным улучшениям, переждать, перетерпеть, поохать при встрече, а за высоким забором распаковать камамбер, откупорить бутылочку выдержанного и жить в свое удовольствие. Потому что настоящий житель болот знает, как не утонуть.
Ну да к черту псевдоантропологические разглагольствования. Вернемся к корням.
Белорусские болота – не только «легкие Европы» (свои-то она пустила в расход сотни лет назад). Наши болота – это визитная карточка страны, а помимо этого – идентификационная метафора, часто используемая для описания условного белоруса и его менталитета.
Символ инертности и застоя, консерватизма и темноты, непреодолимости и тоски, фатализма и обреченности. Необъятную, побулькивающую топь где-то глубоко внутри якобы несет чуть ли не каждый белорус: мол, ковырни прохожего – и выяснится, что все как-то так себе, но перемен он не хочет, никому и ничему не верит, а любое движение вызывает у него боль ниже поясницы.
Кажется, что, помимо удобной метафоры для описания неописуемого, болота и партизанщина – это еще и полюбившийся и прижившийся здесь камуфляжный костюм, в котором удобно скрываться друг от друга и даже от самого себя. Иногда кажется, что благодаря этому костюму люди здесь по привычке ведут какую-то двойную жизнь – и это не про какой-то обман. Это про умение приспособиться ко всем этим кем-то там затеянным улучшениям, переждать, перетерпеть, поохать при встрече, а за высоким забором распаковать камамбер, откупорить бутылочку выдержанного и жить в свое удовольствие. Потому что настоящий житель болот знает, как не утонуть.
Ну да к черту псевдоантропологические разглагольствования. Вернемся к корням.
Фото Г. Поддембского (1935–1936 гг.)
Ледниковый период оставил на месте сегодняшнего Полесья бассейн с водой, который на протяжении многих тысяч лет подсыхал, превращаясь в болотистые джунгли средней полосы.
Что здесь творилось еще пару сотен лет назад, сложно даже представить. Пуща на пуще сидела и пущей погоняла (если верить «Ревизии пущ и переходов звериных в бывшем Великом княжестве Литовском…»). В озерах плескалась осетрина, и каждого десятого осетра рыбаки сдавали в монастырь (в качестве дани, конечно). Через полесские урочища припеваючи мигрировали с Киевщины и Винничины в Беловежскую пущу и обратно всякие звери, а человек только и делал, что выживал на островках суши, приноравливаясь к удивительной природе переувлажненных территорий. Пристраиваясь к ней где-то сбоку и вырывая для себя скромное пособие.
Нет, конечно же, местные лендлорды и мещане жили примерно как и положено их сословию, а вот «полешуки» – коренные жители Полесья – похоже,жили в гармонии находились с богатой природой Полесской низменности в постоянной борьбе за выживание.
Что здесь творилось еще пару сотен лет назад, сложно даже представить. Пуща на пуще сидела и пущей погоняла (если верить «Ревизии пущ и переходов звериных в бывшем Великом княжестве Литовском…»). В озерах плескалась осетрина, и каждого десятого осетра рыбаки сдавали в монастырь (в качестве дани, конечно). Через полесские урочища припеваючи мигрировали с Киевщины и Винничины в Беловежскую пущу и обратно всякие звери, а человек только и делал, что выживал на островках суши, приноравливаясь к удивительной природе переувлажненных территорий. Пристраиваясь к ней где-то сбоку и вырывая для себя скромное пособие.
Нет, конечно же, местные лендлорды и мещане жили примерно как и положено их сословию, а вот «полешуки» – коренные жители Полесья – похоже,
Фото С. Хохмана (1930-е гг.)
Кстати, говорят, «полешуки» – это экзоэтноним, то есть сами себя жители Полесья так не называли. И, конечно же, не все полешуки жили непосредственно на болоте: были среди них и «лесавыя людзi» (лісовы́йі лю́дэ), и «палявiкi» (полюхы). Но воды и болот хватало на всех.
Природа края была богата, но вовсе не тем, что делало жизнь обитателя деревни спокойнее или сытнее. Избыточная влажность, кровожадные насекомые, ядовитые змеи, заболоченные леса и поля, отсутствие дорог, паводки, равнозначные всемирному потопу для местных жителей и их хозяйств, и, наверное, самое важное: нехватка пастбищ и плодородных земель, их раздробленность и малоурожайность – вот с чем приходилось иметь дело полешукам на протяжении веков.
Крепкие люди: возделывать первобытными способами разрозненные, отпущенные болотами полоски земли в пару метров шириной и в километры длиной, отправляться в недельные походы на сенокос, катать на лодках волов, лошадей да прочую живность, чтобы она пощипала на редких островках травки. И, смутно представляя себе большой мир, довольствоваться малым.
Крепкие люди: возделывать первобытными способами разрозненные, отпущенные болотами полоски земли в пару метров шириной и в километры длиной, отправляться в недельные походы на сенокос, катать на лодках волов, лошадей да прочую живность, чтобы она пощипала на редких островках травки. И, смутно представляя себе большой мир, довольствоваться малым.
Фото Г. Поддембского (1935–1936 гг.)
И вроде можно было бы сказать, что до XX века полешуки жили с природой в гармонии, но гармония эта была специфической. Чутким к природе и немного левым гуманистам, склонным если не идеализировать, то приукрашивать туземный лад жыцця и собственно туземцев, может казаться, что полешуки обнимались с деревьями, дружили с косулями, танцевали с волками и просили прощения у коровы, перед тем как ее доить (а потом пришли мелиораторы и все испортили).
Но, судя по этнографическому очерку Сержпутовского и другим, более косвенным упоминаниям темы взаимодействия полешука и окружения, наши друзья были весьма безжалостными в своей борьбе за выживание. Использовали кладовые природы не стесняясь – впрочем, как и другие наши предки.
Высечь или выжечь молодой или старый лес ради пашни, которая через пару лет придет в негодность, загонять по льду до изнеможения сарну или выследить летом в тени на водопое и засечь косами лося, колоть обезумевших зверей во время гона, ловить в сети и лупить палками диких уток, зимующих на теплых глухих болотах, не гнушаться неоперившимися птенцами, предварительно убив их мать, травить лисиц и барсуков стрихнином и так далее, и тому подобное – все это вполне укладывалось в представления полешука о норме.
Но, судя по этнографическому очерку Сержпутовского и другим, более косвенным упоминаниям темы взаимодействия полешука и окружения, наши друзья были весьма безжалостными в своей борьбе за выживание. Использовали кладовые природы не стесняясь – впрочем, как и другие наши предки.
Высечь или выжечь молодой или старый лес ради пашни, которая через пару лет придет в негодность, загонять по льду до изнеможения сарну или выследить летом в тени на водопое и засечь косами лося, колоть обезумевших зверей во время гона, ловить в сети и лупить палками диких уток, зимующих на теплых глухих болотах, не гнушаться неоперившимися птенцами, предварительно убив их мать, травить лисиц и барсуков стрихнином и так далее, и тому подобное – все это вполне укладывалось в представления полешука о норме.
Фото С. Хохмана (1930-е гг.)
Несмотря на это, его потребности не выходили за пределы собственного хозяйства и основными занятиями были все же земледелие, животноводство и их обслуживание (создание инструментов, инвентаря и построек). Ну и рыбалка – этим в свободное от земледелия время жители региона занимались гораздо чаще, чем охотой. Основной задачей любого двора было самообеспечение, и излишками полешуки скорее делились с нуждающимися соседями, нежели пытались их продать и озолотиться.
Кстати, если что, местные землевладельцы – люди богатые и более-менее образованные – тоже не тряслись над сохранностью какой-то там природы: просто пачками вырубали и продавали леса на Запад. Хорошо, что нормы меняются!
Если верить этнографам, полешуки вполне справлялись с жизнью и не спешили вырваться из своей изоляции к благам цивилизации, современным способам ведения хозяйства и товарно-денежным отношениям. У полешуков было все, что им нужно, о другой жизни они особо не знали и не мечтали, их потребностям было некуда расти, поэтому, несмотря на так называемую «цивилизационную отсталость», которую фиксировали все пришельцы-путешественники, они не особо голодали или там страдали.
Фото Г. Поддембского (1935–1936 гг.)
Ну да: тяжело дающееся земледелие, влажная среда, плохая гигиена, медицина на уровне магии, эпидемии, косившие деревни, странный недуг колтун – болезнь, благодаря которой дреды в Беларуси появились еще до любви к Бобу Марли. Зато благодаря закаляющим тяготам образа жизни полешуки и полешучки (на женщинах и женском труде держалась львиная доля дабрабыту) имели неимоверную выносливость и были приспособлены к любым вызовам окружающей среды.
А помимо этого, благодаря естественной изолированности здесь сохранялись архаичные народные традиции и их преемственность. Другими словами, терпеливая природа Полесья хранила уникальную культуру своего особенного человека, как сфагнум уберегает от разложения все, что тонет в болоте.
А помимо этого, благодаря естественной изолированности здесь сохранялись архаичные народные традиции и их преемственность. Другими словами, терпеливая природа Полесья хранила уникальную культуру своего особенного человека, как сфагнум уберегает от разложения все, что тонет в болоте.
Фото С. Хохмана (1930-е гг.)
Для людей пришлых и образованных такой естественный порядок вещей казался диким и неприемлемым. Белые господа-инвейдеры считали, что полешука нужно срочно спасать и просвещать, а непроходимые топи и неудобицы – осваивать. И если во времена Речи Посполитой до каких-то глобальных преобразований края болот дело не дошло, то деятельные слуги Российской империи развернули здесь долгоиграющую кампанию.
«До канализации Полесья на площади его находилось не более двух миллионов десятин сухих, пригодных для поселения пространств… которые разбросаны были в виде отдельных, более или менее обширных островов, разъединенных болотными проливами, сообщение по которым возможно было только зимою…
Болотное брожение, сопровождающееся выделением многочисленных миазмов, делало местность эту крайне вредною для здоровья человека и животных, и население Полесья, достигающее только до полумиллиона душ, получило печальную известность своим слабосильем и колтуном.
Такие неблагоприятные условия обширной области вызывали мысль об устранении вредных ее физических свойств; это было тем более желательно, что в климатическом отношении и по географическому своему положению Полесье представляет много удобств для земледельческой культуры».
Инженер генерал-лейтенант И. И. Жилинский
Болотное брожение, сопровождающееся выделением многочисленных миазмов, делало местность эту крайне вредною для здоровья человека и животных, и население Полесья, достигающее только до полумиллиона душ, получило печальную известность своим слабосильем и колтуном.
Такие неблагоприятные условия обширной области вызывали мысль об устранении вредных ее физических свойств; это было тем более желательно, что в климатическом отношении и по географическому своему положению Полесье представляет много удобств для земледельческой культуры».
Инженер генерал-лейтенант И. И. Жилинский
В 1873 году начала свою деятельность Западная экспедиция по осушению болот во главе с инженером-геодезистом И. И. Жилинским. Проект ученых светочей по преобразованию Полесья получил медаль на Всемирной выставке в Париже.
В сумме первая масштабная мелиорация региона длилась четверть века, в течение которых вручную было окультурено несколько миллионов гектар земли. Это было началом больших перемен на Полесье. Почти исчезли эпидемии и таинственный колтун, и им на смену в герметичный мир островитян потихоньку начала просачиваться цивилизация. А вместе с ней – дороги, по которым в девственные дебри стали пробираться переселенцы, торговцы, миссионеры, колонизаторы и прочие туристы.
В сумме первая масштабная мелиорация региона длилась четверть века, в течение которых вручную было окультурено несколько миллионов гектар земли. Это было началом больших перемен на Полесье. Почти исчезли эпидемии и таинственный колтун, и им на смену в герметичный мир островитян потихоньку начала просачиваться цивилизация. А вместе с ней – дороги, по которым в девственные дебри стали пробираться переселенцы, торговцы, миссионеры, колонизаторы и прочие туристы.
Фото Г. Поддембского (1935–1936 гг.)
После Первой мировой и Советско-польской войн Речь Посполитая II продолжила мелиоративные работы на доставшихся ей землях Полесья, но вкладывала в них не так много средств, из-за чего вмешательство в природу региона было небольшим.
Зато в цивилизованном польском обществе межвоенного периода сложился явный интерес к туземцам, живущим в непроходимых джунглях Припяти. Экзотические ландшафты Полесья манили своими природными особенностями, а нетронутый цивилизацией средневековый уклад жизни полешука привлекал путешественников своей аутентичностью и средневековой дикостью. Край болот сравнивали с Камбоджей, Занзибаром и Родезией, а местное население – с африканцами.
Зато в цивилизованном польском обществе межвоенного периода сложился явный интерес к туземцам, живущим в непроходимых джунглях Припяти. Экзотические ландшафты Полесья манили своими природными особенностями, а нетронутый цивилизацией средневековый уклад жизни полешука привлекал путешественников своей аутентичностью и средневековой дикостью. Край болот сравнивали с Камбоджей, Занзибаром и Родезией, а местное население – с африканцами.
Фото Г. Поддембского (1935–1936 гг.)
Проводимая политика полонизации требовала вовлечения понурого и недоверчивого жителя болот вместе с его примитивным хозяйством в большой мир, поэтому для польских исследователей, журналистов и чиновников полешук становился «объектом цивилизационной миссии» (прекрасная формулировка из статьи польского ученого П. Тихорацкого в ARCHE 7,8, 2014). Новое польское общество видело себя этаким опекуном отсталого и дремучего полешука – брошенного, как ему казалось, царским режимом.
Есть предположение, что нерасторопность и дремучесть полешука были маской, костюмом для всех чужаков. И понурым и недоверчивым он был, потому что не хотел в этот самый большой мир – к деньгам, образованию, какой-то там гигиене и правилам. Непонятно, выигрышнее ли на фоне межвоенной Польши смотрелись большевики, но в 1939-м, с началом Второй мировой, они, никого не спрашивая, пришли.
Межвоенный период и усилия польской администрации принесли свои плоды: в 1920–1930-х годах продолжилась мелиорация и высвобождение пахотных земель. На болотах потихоньку появлялась просвещенная молодежь, зарождалось более-менее разумное отношение к природе и зачатки правосознания.
Фото Г. Поддембского (1935–1936 гг.)
Многие полешуки скатались в Америку по зарождавшейся тогда Work&Travel, вернулись оттуда другими и выстроили аккуратные хаты. Солдатики возвращались со службы на западе Польши и приносили домой лучики прогресса (ну или начинали тосковать, сравнивая родную гавань с развитой частью страны).
Так или иначе, культурная диффузия началась, и, несмотря на пассивное сопротивление края болот всему новому, межвоенной Польше удалось еще больше приоткрыть малюсенькие окна полесских хат в мир. А вдохновленным туристам и исследователям – зафиксировать в очерках и фотографиях уникальную цивилизацию. Напоследок.
Так или иначе, культурная диффузия началась, и, несмотря на пассивное сопротивление края болот всему новому, межвоенной Польше удалось еще больше приоткрыть малюсенькие окна полесских хат в мир. А вдохновленным туристам и исследователям – зафиксировать в очерках и фотографиях уникальную цивилизацию. Напоследок.
В 1930-е годы суперпутешественница, исследовательница Арктики и Гренландии Луиза Арнер Бойд открыла Америке Полесье. Побывала на Пинщине и сделала больше 700 снимков, которые затем увидел Новый Свет.
Экономика СССР послевоенных лет и нехватка продовольствия стимулировали начало нового, масштабного этапа освоения болот. В 1954 году советскими учеными была составлена схема осушения и освоения земель Полесской низменности, а в 1966-м на ее основе была принята государственная программа «О широком развитии мелиорации для получения высоких устойчивых урожаев зерновых и других культур». Тогда же началась и ее реализация – грандиозное, по сравнению с предыдущими, вторжение человека в природную среду Полесья. На железных конях.
Вторжение, в отличие от предыдущих, было уже механизированным, интенсивным и на первых порах особенно безжалостным к природе. По словам инженера-мелиоратора, эколога и краеведа Алексея Дубровского, раздел «Охрана природы» появился в проектной документации мелиораторов только в 1980 году.
До этого «пошли под нож бульдозера тысячи гектаров лесов, большинство живописных рек приобрели вид струны с оголенными берегами до горизонта, апрельское солнце периодически стало прятаться в черных тучах торфа, сделана попытка освоить верховые болота-клюквенники, но это был для природы беспредел, не дали они человеку ни центнера урожая и опять заросли лесом».
Но, если верить тому же автору, мелиоративные работы и в дальнейшем чаще всего проводились по принципу получения наибольшей выгоды при наименьших затратах, а это значит, что природой снова пренебрегали.
Вторжение, в отличие от предыдущих, было уже механизированным, интенсивным и на первых порах особенно безжалостным к природе. По словам инженера-мелиоратора, эколога и краеведа Алексея Дубровского, раздел «Охрана природы» появился в проектной документации мелиораторов только в 1980 году.
До этого «пошли под нож бульдозера тысячи гектаров лесов, большинство живописных рек приобрели вид струны с оголенными берегами до горизонта, апрельское солнце периодически стало прятаться в черных тучах торфа, сделана попытка освоить верховые болота-клюквенники, но это был для природы беспредел, не дали они человеку ни центнера урожая и опять заросли лесом».
Но, если верить тому же автору, мелиоративные работы и в дальнейшем чаще всего проводились по принципу получения наибольшей выгоды при наименьших затратах, а это значит, что природой снова пренебрегали.
Фото из книги А. Дубровского «Палiгон».
В итоге к началу XXI века мелиорированные земли составляют примерно треть сельхозугодий Беларуси, и благодаря этому с колтуном и продуктами питания мы разобрались.
Правда, не очень разумно поступив с окружающим миром, о чем часто писал тот же Алексей Дубровский. Разрушена целостность единой лесоболотной системы Полесья, и серьезно пострадало биоразнообразие: с Полесья смылись выхухоль с лесным котом и исчезли искать лучшей доли осетр с жуком-аполлоном.
Благодаря крепким хозяйственникам-колхозникам, переусердствовавшим с осушением болот, торф улетает в небо и растворяется в реках. Удобрения попадают в колодезную воду, уровень грунтовых вод падает, усыхают мелкие реки, опустыниваются распаханные земли, а птички, летящие на север через Полесье, еле находят себе места передохнуть и подкрепиться.
Правда, не очень разумно поступив с окружающим миром, о чем часто писал тот же Алексей Дубровский. Разрушена целостность единой лесоболотной системы Полесья, и серьезно пострадало биоразнообразие: с Полесья смылись выхухоль с лесным котом и исчезли искать лучшей доли осетр с жуком-аполлоном.
Благодаря крепким хозяйственникам-колхозникам, переусердствовавшим с осушением болот, торф улетает в небо и растворяется в реках. Удобрения попадают в колодезную воду, уровень грунтовых вод падает, усыхают мелкие реки, опустыниваются распаханные земли, а птички, летящие на север через Полесье, еле находят себе места передохнуть и подкрепиться.
Типичный ландшафт мелиорированной части Полесья.
К счастью, в 1990-х годах тут обустроили несколько биологических заказников, сотни видов животных и растений взяты под охрану, многие типичные полесские ландшафты стали заповедными. Болота даже начинают восстанавливать, и благодаря ученым и активистам (среди которых был и уважаемый А. Дубровский), а также курсу на «устойчивое развитие» уникальный регион не превратится в один сплошной пустынный колхоз. Будем надеяться.
Это проект «Полесье» – дикая природа без границ: защита одного из крупнейших природных ландшафтов Европы».
Впрочем, последствия мелиорации горожанину ощутить сложно: подумаешь, биоразнообразие каких-то болот – в магазинах-то разнообразие по-прежнему ничего. А что там полешуки-островитяне?
Остров Кудричи
«В одном километре от парохонских степей через реку Ясельду располагается деревня Кудричи. Кто хочет увидеть средневековый уклад жизни в худшем исполнении, увидит его там, но природа благоухает.
Народ же доведен до нищего состояния: дороги из города нет, магазина нет, земли нет, весной отрезаны от мира водой, школа за ненадобностью разобрана по бревнышку на кладки через болото, нет рыбы, прежней охотничьей дичи, которая отчасти спасала людей.
Поэтому меня не удивили страшные слова одной из жительниц деревни: "Засыпало бы нас радиацией, может, выселили бы в лучшее место". Людям не мила природа, отчий дом, прах предков».
А. Дубровский, 1991
Народ же доведен до нищего состояния: дороги из города нет, магазина нет, земли нет, весной отрезаны от мира водой, школа за ненадобностью разобрана по бревнышку на кладки через болото, нет рыбы, прежней охотничьей дичи, которая отчасти спасала людей.
Поэтому меня не удивили страшные слова одной из жительниц деревни: "Засыпало бы нас радиацией, может, выселили бы в лучшее место". Людям не мила природа, отчий дом, прах предков».
А. Дубровский, 1991
Пока во второй половине XX века всё вокруг мелиорировали-улучшали, в 20 километрах от Пинска оставался нетронутым небольшой уголок джунглей: труднодоступный треугольник условной полесской суши, с двух сторон ограниченный Ясельдой и Припятью, а с третьей – щедрым низинным болотом.
Говорят, люди на этом клочке земли появились больше четырех веков назад, и люди непростые – мол, в эту гиблую глушь, принадлежавшую в те времена пинским францисканцам, ссылали народ, преступивший закон. Как бы там ни было, люди оставались людьми: приспособились, освоились, и к XX веку в деревне Кудричи было уже больше ста дворов и храм, а за польскiм часам даже появилась школа.
Говорят, люди на этом клочке земли появились больше четырех веков назад, и люди непростые – мол, в эту гиблую глушь, принадлежавшую в те времена пинским францисканцам, ссылали народ, преступивший закон. Как бы там ни было, люди оставались людьми: приспособились, освоились, и к XX веку в деревне Кудричи было уже больше ста дворов и храм, а за польскiм часам даже появилась школа.
Так выглядели Кудричи в 1998 году. Фото А. Дубровского.
Зато совсем не было дорог – поселение располагалось натурально на островах, и основным средством сообщения с внешним миром, а иногда и с собственным сараем, служили лодки. Заявившимся сюда большевикам даже нечего было назвать улицей Ленина – острова уже давно были названы: Сомыннэ, Лэсок, Сэло, Моглицы, Взидена, Грушечки.
Кудричи на «реке богов» Ясельде, как и сотни лет тому назад, жили самым что ни на есть исконным полешуцким бытом: сплавал туда – сплавал сюда. Накормил скотинку, смастерил соху – отвоевал у болота землю; вырезал лодку, соорудил снасть – наловил в реке рыбы.
Несмотря на изолированность от дивного нового мира, местное население столкнулось и со ссылками в Сибирь, и с Второй мировой (немецкие войска сожгли соседнее Площево и чуть не спалили Кудричи), и с колхозами с их повинностями и коллективным бессознательным.
В 1960-х некий архетипичный тракторист (во времена воинствующего атеизма именно трактористы чаще всего разрушали храмы) разобрал храм (по слухам, позже он замерз на болоте), и из полученных материалов в деревне построили магазин, позже ставший Домом социальных услуг.
Кудричи на «реке богов» Ясельде, как и сотни лет тому назад, жили самым что ни на есть исконным полешуцким бытом: сплавал туда – сплавал сюда. Накормил скотинку, смастерил соху – отвоевал у болота землю; вырезал лодку, соорудил снасть – наловил в реке рыбы.
Несмотря на изолированность от дивного нового мира, местное население столкнулось и со ссылками в Сибирь, и с Второй мировой (немецкие войска сожгли соседнее Площево и чуть не спалили Кудричи), и с колхозами с их повинностями и коллективным бессознательным.
В 1960-х некий архетипичный тракторист (во времена воинствующего атеизма именно трактористы чаще всего разрушали храмы) разобрал храм (по слухам, позже он замерз на болоте), и из полученных материалов в деревне построили магазин, позже ставший Домом социальных услуг.
Картинки из Кудричей 2008 года.
Как и пару веков назад, покойников лодкой переправляли на кладбище, расположенное на другом берегу реки, а цивилизация уже рвалась в Кудричи, как могла: к 1980-м на Доме социальных услуг была даже телефонная розетка, к которой можно было приходить со своим телефоном. А дорог не было, что уже не устраивало молодежь, жаждущую перемен, многоэтажку и службу быта, ну или хотя бы просто покинуть болото и родительский дом с тростниковой крышей и неизменным гнездом сверху.
В общем, пока вокруг все мелиорировали-улучшали, Кудричи оставались нетронутым уголком прошлого. Негласным заповедником островной полешуцкой культуры, застрявшим между мирами.
В общем, пока вокруг все мелиорировали-улучшали, Кудричи оставались нетронутым уголком прошлого. Негласным заповедником островной полешуцкой культуры, застрявшим между мирами.
Сегодня от скансена Кудричей осталось пару хозпостроек.
Зато любой этнограф или любитель старины мог найти здесь артефакты аутентичного быта полешуков. Да что там артефакты – еще четверть века назад вся деревня представляла собой музей под открытым небом: островная планировка поселения, канонические, крытые тростником хаты, борти для сбора меда диких пчел, лодки-чайки, лодки-дубы (в них можно было возить лошадку), удивительные рыболовные снасти, бесчисленные орудия труда и уникальные предметы быта.
Это если не считать коренных кудричан с именами Евстафий, Гандзя, Моисей или, например, Саломея, которые явно могли бы быть лучшими гидами по этой экспозиции.
Это если не считать коренных кудричан с именами Евстафий, Гандзя, Моисей или, например, Саломея, которые явно могли бы быть лучшими гидами по этой экспозиции.
Внимание, магический глаз! Если смотреть в самый центр картинки, то можно увидеть, как в Кудричи пробивается робкая дорога, а вокруг возникают сеточки мелиорированых земель. Гифка сделана на основе ежегодных фотографий со спутника в период с 1984 по 2008 год.
Дорога в Кудричи появилась только в начале 1990-х. По ней и уехали те молодые, что еще оставались в плену у острова. К концу 1990-х благодаря А. Дубровскому полесское чудо в Кудричах уже увидели многие европейские туристы, а местные старики не то что не справлялись с содержанием своего «музея» – они фактически бедствовали. Раз в четыре дня сюда привозили хлеб, и на этом поддержка со стороны «большой земли» заканчивалась.
Ко всему прочему все три деревни болотного треугольника оказались на территории заказника «Низовье Ясельды», и если природа могла спокойно вздохнуть, то люди лишились возможности ловить рыбу привычными способами (или даже выходить на лодке на реку) – традиционные на Полесье вьюны с картопляй тоже превращались в музейный экспонат. Хаты ветшали, умирали коренные полешуки, а вместе с ними уходили знания о том, как делать «чайки», «дубы», как чинить тростниковые крыши, как это любить.
Статус историко-культурной ценности Кудричи так и не получили, и невооруженным глазом видно, что законсервировать уникальную островную деревню в первозданном виде не вышло – несмотря на усилия активистов, интерес медиа и поток туристов.
Ко всему прочему все три деревни болотного треугольника оказались на территории заказника «Низовье Ясельды», и если природа могла спокойно вздохнуть, то люди лишились возможности ловить рыбу привычными способами (или даже выходить на лодке на реку) – традиционные на Полесье вьюны с картопляй тоже превращались в музейный экспонат. Хаты ветшали, умирали коренные полешуки, а вместе с ними уходили знания о том, как делать «чайки», «дубы», как чинить тростниковые крыши, как это любить.
Статус историко-культурной ценности Кудричи так и не получили, и невооруженным глазом видно, что законсервировать уникальную островную деревню в первозданном виде не вышло – несмотря на усилия активистов, интерес медиа и поток туристов.
Сегодня Кудричи тоже ничего, как и многие сотни деревень.
Разговоры о полесском скансене длились долгие-долгие годы: чиновники говорили то о «солидных инвесторах» и «уютном туристическом уголке», то о «туристическом комплексе в рамках программы развития Припятского Полесья», то о неком трансграничном проекте с Польшей.
Но следов заботы о «полесской Венеции» здесь не найти – только агроусадьба «Река богов» самоотверженно выживает в несостоявшемся музее, принимая гостей на берегу обмелевшей Ясельды. Оптимистичная «Беларусь сегодня» поэтично пишет, что «камышовые крыши, колоды, крепкие еще домики, к которым нагло подбирается клен ясенелистный, все еще живы».
Но следов заботы о «полесской Венеции» здесь не найти – только агроусадьба «Река богов» самоотверженно выживает в несостоявшемся музее, принимая гостей на берегу обмелевшей Ясельды. Оптимистичная «Беларусь сегодня» поэтично пишет, что «камышовые крыши, колоды, крепкие еще домики, к которым нагло подбирается клен ясенелистный, все еще живы».
Ну, такое.
Мед и шлюз в Качановичах
Но не будем расстраиваться – посмотрим на воды Ясельды, чтобы успокоиться. Если камерной Ясельды будет мало, можно отправиться к хозяйке положения – Припяти. Она течет всего в 3 километрах от несостоявшегося скансена – за деревней Площево.
Правда, вид у реки там не совсем естественный: в этом месте ее регулирует гидротехническое сооружение и крупнейший работодатель в округе – гидроузел номер 11 «Качановичи» РУП «Днепробугводпуть».
Правда, вид у реки там не совсем естественный: в этом месте ее регулирует гидротехническое сооружение и крупнейший работодатель в округе – гидроузел номер 11 «Качановичи» РУП «Днепробугводпуть».
Да, говорят, в штатном расписании гидроузла целых девять позиций. Но благодаря тому, что трафик на Припяти небольшой и через местный шлюз проходят только редкие баржи со щебнем да раз в неделю пароход «Белая Русь», внимание сотрудников сосредоточено в основном на поддержании благоустройства.
Территория вокруг шлюза ухожена, выметена, металлические элементы окрашены, где-то стоит кораблик с парусом из оцинкованной стали, где-то – избушка на курьих ножках, где-то – старинный насос. Среда вокруг сооружения даже немного похожа на трогательную зону отдыха. Здесь есть где прислонить свой мопед, есть где присесть и прогуляться в недельном ожидании парохода – можно ходить туда-сюда с одного берега Припяти на другой (это одна из немногих переправ на многие километры). А можно зависнуть с удочкой под шум двухметрового водопада.
Днепро-Бугский канал, элементом которого является гидроузел в Качановичах, – еще один водный путь, условно связывающий Черное море с Балтийским. И если шлюз номер 11 был возведен в 1953-м, то история «Королевского канала» началась с идеи, озвученной еще в 1655 году. Строили его примерно в те же годы, что и детище амбициозного Огинского, – правда, обошелся он казне Речи Посполитой в разы дешевле.
В 1784 году первый караван из десятка судов потащил с Полесья в сторону Варшавы и Гданьска грибы, копченую рыбу и мед с воском, а у одного из самых мощных в те времена государств Европы одновременно заработали две искусственные водные артерии, два рукотворных канала, соединяющих далекие города, моря и миры.
В 1784 году первый караван из десятка судов потащил с Полесья в сторону Варшавы и Гданьска грибы, копченую рыбу и мед с воском, а у одного из самых мощных в те времена государств Европы одновременно заработали две искусственные водные артерии, два рукотворных канала, соединяющих далекие города, моря и миры.
Вид на Припять с плотины.
Конечно: ведь всем жизненно необходимы и полесская копченая рыба, и грибы, и, что немаловажно, чистейший, как помыслы дикой пчелы, полесский мед. А мед здесь добывали задолго до промышленного пчеловодства с его кубиками ульев – прототипами типового домостроения.
Говорят, Беларусь – единственная страна в Европе, где традиция лесного бортничества не прерывалась. При том, что зародилась она многие тысячи лет назад – с уходом ледника. Человек обнаружил в дуплах деревьев мед диких лесных пчел и регулярно (и, видимо, с удовольствием) стал забирать его себе – а позднее даже выдалбливать искусственные дупла-борти, чтобы было больше, больше меда.
Как оказалось, первобытное собирательство было губительным для старательных медоносных созданий: из-за того, что хомо сапиенс выбирал все подчистую, зимой насекомые умирали голодной смертью, и их количество стало сокращаться. К счастью, на то хомо и сапиенс, чтобы совсем уж не угробить все вокруг: со временем пчеловоды стали заботиться о питомцах и часть меда оставлять пчелкам на зиму.
Взаимовыгодное и взаимоуважительное сотрудничество человека и пчелы формировалось тысячелетия и достигло своего расцвета примерно к XVII веку. К тому времени лесные пчелы переехали из дупел в модернизированное жилье – огромные улья-колоды, закрепляемые высоко на деревьях.
Говорят, Беларусь – единственная страна в Европе, где традиция лесного бортничества не прерывалась. При том, что зародилась она многие тысячи лет назад – с уходом ледника. Человек обнаружил в дуплах деревьев мед диких лесных пчел и регулярно (и, видимо, с удовольствием) стал забирать его себе – а позднее даже выдалбливать искусственные дупла-борти, чтобы было больше, больше меда.
Как оказалось, первобытное собирательство было губительным для старательных медоносных созданий: из-за того, что хомо сапиенс выбирал все подчистую, зимой насекомые умирали голодной смертью, и их количество стало сокращаться. К счастью, на то хомо и сапиенс, чтобы совсем уж не угробить все вокруг: со временем пчеловоды стали заботиться о питомцах и часть меда оставлять пчелкам на зиму.
Взаимовыгодное и взаимоуважительное сотрудничество человека и пчелы формировалось тысячелетия и достигло своего расцвета примерно к XVII веку. К тому времени лесные пчелы переехали из дупел в модернизированное жилье – огромные улья-колоды, закрепляемые высоко на деревьях.
Traditional Beekeeping/Палескае бортніцтва. Фото: Джон Кунстадтер.
Вместе с новыми теплыми домами они получали защиту от всякой нервотрепки и чистый воздух. Видите ли, в 6–15 метрах над землей меньше паразитов, и ни медведь, ни куница не страшны – пчелы от этого и довольнее, и здоровее. Известное дело: все болезни на нервной почве.
В общем, чтобы обеспечить своим полосатым подопечным комфортные условия для жизни и собрать с них за это суперполезную дань, настоящий бортник и в XVII, и в XXI веке должен быть мастерским древолазом, владеть кучей уникальных приспособлений и уметь их изготовить и починить.
Промысел требует не только знаний, ставших традицией, но и усердия и выносливости: поди затяни на сосну огромную колоду весом в многие десятки, а то и в сотню килограмм. Так вот, такие люди все еще есть в Беларуси, а сам древний промысел лесного бортничества вот-вот попадет в список нематериального наследия ЮНЕСКО.
А пока то да се, некоторые представители завораживающей профессии сами проявляют инициативу, тащат колоды на деревья, ухаживают за пчелами и сохраняют ремесло, традиции и старинные артефакты полесского лесного пчеловодства.
Если перейти пешком Припять через плотину гидроузла «Качановичи» и прогуляться буквально километр, дорога приведет в одноименную деревню и еще один музей под открытым небом.
В общем, чтобы обеспечить своим полосатым подопечным комфортные условия для жизни и собрать с них за это суперполезную дань, настоящий бортник и в XVII, и в XXI веке должен быть мастерским древолазом, владеть кучей уникальных приспособлений и уметь их изготовить и починить.
Промысел требует не только знаний, ставших традицией, но и усердия и выносливости: поди затяни на сосну огромную колоду весом в многие десятки, а то и в сотню килограмм. Так вот, такие люди все еще есть в Беларуси, а сам древний промысел лесного бортничества вот-вот попадет в список нематериального наследия ЮНЕСКО.
А пока то да се, некоторые представители завораживающей профессии сами проявляют инициативу, тащат колоды на деревья, ухаживают за пчелами и сохраняют ремесло, традиции и старинные артефакты полесского лесного пчеловодства.
Если перейти пешком Припять через плотину гидроузла «Качановичи» и прогуляться буквально километр, дорога приведет в одноименную деревню и еще один музей под открытым небом.
Потомственный пчеловод Николай Качановский собрал в родовой усадьбе с полсотни ульев-колод, традиционный инструментарий бортника, а также предметы деревенского быта, одежду и прочий скарб, который исчезает вслед за своими хозяевами – коренными полешуками.
Кстати, собирает Николай Николаевич не только колоды и рушники. Как и его предки из далекого XVI века, жившие здесь же, в Качановичах, потомственный бортник («известный в Республике Беларусь пчеловод-новатор», как написано на сайте его компании!) собирает вкуснейший мед, который можно попробовать и купить в классном маленьком магазинчике в центре Пинска.
Кстати, собирает Николай Николаевич не только колоды и рушники. Как и его предки из далекого XVI века, жившие здесь же, в Качановичах, потомственный бортник («известный в Республике Беларусь пчеловод-новатор», как написано на сайте его компании!) собирает вкуснейший мед, который можно попробовать и купить в классном маленьком магазинчике в центре Пинска.
Паром через Е40 Припять
Есть не так уж много мест, где можно пересечь нашу холодную Амазонку: мост в Пинске, мост между Житковичами и Туровым и мост в Мозыре. Но, если мост кажется вам скукой или до него далеко, к вашим услугам паромы.
Полесские паромщики своим суровым видом, но добрым нравом наверняка растопят вам сердце, а ваше транспортное средство преодолеет водную преграду примерно тем же макаром, что и лошадки местных жителей на протяжении многих сотен лет.
Под Пинском – в Дубое и Домашицах – путешествие через Пину даже превращается в небольшое интерактивное приключение: деревянной ручкой с названием «гамарка» там можно помогать себе и парому потихоньку волочиться на другой берег. Гамарка позволяет приобщиться к рутинной работе паромщика и гарантирует небольшую разминку: поелозил по металлическому тросу этим специальным приспособлением, и опа – ты уже на другом берегу.
Но наша цель – паромная переправа Лунинец – Столин, которая поможет совершить бесплатный и увлекательный (где еще услышишь матросское «Прывязвай, бл*ць!») 100-метровый гиперпрыжок из Лунинеччины на Столинщину.
Полесские паромщики своим суровым видом, но добрым нравом наверняка растопят вам сердце, а ваше транспортное средство преодолеет водную преграду примерно тем же макаром, что и лошадки местных жителей на протяжении многих сотен лет.
Под Пинском – в Дубое и Домашицах – путешествие через Пину даже превращается в небольшое интерактивное приключение: деревянной ручкой с названием «гамарка» там можно помогать себе и парому потихоньку волочиться на другой берег. Гамарка позволяет приобщиться к рутинной работе паромщика и гарантирует небольшую разминку: поелозил по металлическому тросу этим специальным приспособлением, и опа – ты уже на другом берегу.
Но наша цель – паромная переправа Лунинец – Столин, которая поможет совершить бесплатный и увлекательный (где еще услышишь матросское «Прывязвай, бл*ць!») 100-метровый гиперпрыжок из Лунинеччины на Столинщину.
Дорога к переправе тоже медитативная.
От Лунинца до реки предстоит прокатиться через нетронутые дебри заказника республиканского значения «Средняя Припять», а на берегу вас будет ждать свеженькая ухоженная пристань и гордый катерок «Лунинец», который согласно расписанию отбуксирует все, что попросите, к Коробье. Кстати, населенный пункт с этим немного французским названием – излюбленное место рыбаков и чуть ли не сплошь состоит из агроусадеб.
Переправа совсем новая – она связала два полесских континента только в 2012 году. Зато жизнь двух районов сразу стала проще: у прибрежных жителей отпала необходимость наворачивать круг в 100+ километров через Пинск или Житковичи. И ладно залетные рыбаки, спешащие к своим сомам, но такие выкрутасы нужно было постоянно проделывать местным, грузовикам, сельхозтехнике, а иногда и милиции со «скорой».
Переправа совсем новая – она связала два полесских континента только в 2012 году. Зато жизнь двух районов сразу стала проще: у прибрежных жителей отпала необходимость наворачивать круг в 100+ километров через Пинск или Житковичи. И ладно залетные рыбаки, спешащие к своим сомам, но такие выкрутасы нужно было постоянно проделывать местным, грузовикам, сельхозтехнике, а иногда и милиции со «скорой».
Катер «Лунинец» и его работа.
Трафик на переправе невелик, здесь вряд ли можно нарваться на столпотворение и затор – за месяц через Припять переправляется 1,5–2 тысячи автомобилей. Шесть матросов, два моториста и один начальник вполне справляются с такой задачей, а когда дело сделано, закидывают удочки и продолжают нарушенную рейсом медитацию.
Если долго сидеть на берегу реки, то можно увидеть, как по ней проплывет плавучий кран.
Иногда из-за обмеления Припяти переправа не работает, и тогда более-менее оперативная связь между районами возможна только с помощью железной дороги или лодки. Понятное дело, это не всех устраивает и создает сложности, но что поделать, если человек наулучшал-намелиорировал планету так, что иногда не идет дождь, который всегда шел, или, например, горит пол-Австралии.
О том, что в главной реке Полесья стало меньше воды, говорят многие, так что, возможно, пароходу «Белая Русь» скоро вообще будет негде поплавать.
Припять не разливается и мелеет так, что островные полешуки если где-то и остались, то давно стали континентальными. Пойменные луга и маленькие озера высыхают, коровкам негде пощипать травки, сапропель больше не удобряет поля после паводка, а уровень воды уже весной падает так, что экологи начинают бить во все свои негромкие колокола.
О том, что в главной реке Полесья стало меньше воды, говорят многие, так что, возможно, пароходу «Белая Русь» скоро вообще будет негде поплавать.
Припять не разливается и мелеет так, что островные полешуки если где-то и остались, то давно стали континентальными. Пойменные луга и маленькие озера высыхают, коровкам негде пощипать травки, сапропель больше не удобряет поля после паводка, а уровень воды уже весной падает так, что экологи начинают бить во все свои негромкие колокола.
Здесь, может, и не видно, но в этом году в Припяти тоже мало воды.
Говорят, такие последствия – не только эхо мелиорации, но и результат развития того самого судоходства от моря до моря, что закладывали еще при Речи Посполитой и продолжили развивать сперва в Российской империи, а затем в СССР.
Эффективность работы водного пути требовала спрямления русла, и курчавая Припять лишилась многих своих завитков. Вроде бы ерунда, но из-за этого увеличивалась скорость течения и вода стала уходить из Полесья так быстро, что море Геродота, дававшее о себе знать каждую весну, может превратиться в очередную полесскую легенду – вслед за островными полешуками.
Тайная надежда белорусского речного флота и государственных экономистов, подсчитавших некие выгоды развития судоходства – проект международного водного пути из Херсона в Гданьск Е40, – тот еще предмет споров. Спорят считающие денежки и оптимистично настроенные сторонники реанимации пути из варяг в греки и пессимистично настроенные экологи.
Эффективность работы водного пути требовала спрямления русла, и курчавая Припять лишилась многих своих завитков. Вроде бы ерунда, но из-за этого увеличивалась скорость течения и вода стала уходить из Полесья так быстро, что море Геродота, дававшее о себе знать каждую весну, может превратиться в очередную полесскую легенду – вслед за островными полешуками.
Тайная надежда белорусского речного флота и государственных экономистов, подсчитавших некие выгоды развития судоходства – проект международного водного пути из Херсона в Гданьск Е40, – тот еще предмет споров. Спорят считающие денежки и оптимистично настроенные сторонники реанимации пути из варяг в греки и пессимистично настроенные экологи.
А вот он, Е40, на схеме от greenbelarus.info.
Учитывая, что порой воды в реке маловато даже для того, чтобы перетащить трактор из Лунинецкого района в Столинский, а паводков почти нет, – что будет после строительства шлюзов и плотин, спрямления и углубления русла, предвидеть сложно.
По словам оптимистов, Морской институт в Гданьске что-то там старательно считает, исследует и проектирует, и, мол, развитие Е40 якобы предполагает и контроль уровня воды, и прочие экологические улучшения. А по мнению защитников природы, экологический аудит белорусской территории польской стороной выполнен поверхностно и велик риск навредить и так уже видавшей виды природе Полесья.
По словам оптимистов, Морской институт в Гданьске что-то там старательно считает, исследует и проектирует, и, мол, развитие Е40 якобы предполагает и контроль уровня воды, и прочие экологические улучшения. А по мнению защитников природы, экологический аудит белорусской территории польской стороной выполнен поверхностно и велик риск навредить и так уже видавшей виды природе Полесья.
И даже петиция.
Есть ощущение, что, как и с историей с БелАЭС, целесообразность и ориентация на устойчивое развитие могут оказаться не так важны, как сиюминутные бенефиты. Так и видятся логистические центры на берегах Припяти, веселые моряки, попивающие мозырскую медовуху, и резкий скачок в экономическом развитии региона.
Интересно и даже как-то символично, что нереализованный проект межвоенной Польши по экономическому спасению Полесья теперь сообща лоббируют министерства трех стран – выходцев из Речи Посполитой. Трогательно, конечно, но не отменяет опасений.
Интересно и даже как-то символично, что нереализованный проект межвоенной Польши по экономическому спасению Полесья теперь сообща лоббируют министерства трех стран – выходцев из Речи Посполитой. Трогательно, конечно, но не отменяет опасений.
А! Помимо редкого для Беларуси контакта с речным флотом, пересечение реки в районе Коробья сулит ажурный железнодорожный мост и затяжной перегон через классические краявіды мелиорированного (и нет) Полесья.
Дополняющий реальность крюк
К Столину и Ольманским болотам можно подбираться ни на что не отвлекаясь, а можно крутануться через Плотницу, Ситицк и Рухчу в Радчицк, Колодное и Городную – ведь эти топонимы даже звучат хорошо. Небольшой по своему километражу кружок позволит достроить реальность несколькими яркими штрихами.
В книге Александра Смоленчука говорится, что у полешуков в начале XX века ходила шутка: «Шчо ні морда, то Орда, шчо ні шпунцік, то Скірмунцік», – на Полесье повсюду встречались представители этих старинных родов. У тех же Скирмунтов, помимо знаменитых промышленников и политиков, были менее известные, но не менее деятельные родственники.
Одна из ветвей рода, например, идет от подстаросты пинского Богуша Скирмунта, который в 1552 году получил от вездесущей итальянки Боны Сфорцы имение в Плотнице. Благодаря наследникам того Богуша по зеленым просторам Столинщины до сих пор плывет несколько корабликов церквей – деревянных и по-полесски голубых.
В книге Александра Смоленчука говорится, что у полешуков в начале XX века ходила шутка: «Шчо ні морда, то Орда, шчо ні шпунцік, то Скірмунцік», – на Полесье повсюду встречались представители этих старинных родов. У тех же Скирмунтов, помимо знаменитых промышленников и политиков, были менее известные, но не менее деятельные родственники.
Одна из ветвей рода, например, идет от подстаросты пинского Богуша Скирмунта, который в 1552 году получил от вездесущей итальянки Боны Сфорцы имение в Плотнице. Благодаря наследникам того Богуша по зеленым просторам Столинщины до сих пор плывет несколько корабликов церквей – деревянных и по-полесски голубых.
Храм в Плотнице.
Один из них – Покровскую церковь – можно посмотреть в Плотнице. Другой – малютку-церковь святого Николая – в Рухче. Обе церкви – памятники народного зодчества в традиционном для Полесья исполнении: граненые грушевидные купола, горизонтальная шалевка, декор как на деревенских хатах.
Храм в Рухче, несмотря на маленький размер и бюст улыбающегося Ленина напротив, сообщает много покоя. Чувство, будто где-то на земле мир еще может застывать и не меняться. Чувство, конечно, обманчивое – эта часть Полесья испытала те же лишения и трансформации, что и вся Беларусь, недаром Ленин лыбится.
Храм в Рухче, несмотря на маленький размер и бюст улыбающегося Ленина напротив, сообщает много покоя. Чувство, будто где-то на земле мир еще может застывать и не меняться. Чувство, конечно, обманчивое – эта часть Полесья испытала те же лишения и трансформации, что и вся Беларусь, недаром Ленин лыбится.
Храм в Рухче.
Ничего, сегодня здесь все вполне себе мирно сосуществует: Ленин в ухоженной клумбе; все еще действующий по праздникам голубой храм-старичок, построенный еще при Августе III, и радушно открытый магазин, куда можно сдать яблоки-опад по 7 копеек за килограмм, а взамен купить вкуснейшую булку. Кстати, с булкой или без, но из Плотницы в Рухчу можно прокатиться через Ситицк – аутентичного вида деревеньку с мощеной улицей и солнцами на фронтонах.
В Радчицке гордо стоит один из немногих на Полесье каменных храмов. Деревянный барабан его купола облицован сайдингом, и теперь, в отличие от собратьев, памятников народного зодчества, этот пример местного классицизма по-ханжески белый. Но spoko: в дорогой сердцу цвет неба окрашены его купол и крылечко!
В Радчицке гордо стоит один из немногих на Полесье каменных храмов. Деревянный барабан его купола облицован сайдингом, и теперь, в отличие от собратьев, памятников народного зодчества, этот пример местного классицизма по-ханжески белый. Но spoko: в дорогой сердцу цвет неба окрашены его купол и крылечко!
Храм в Радчицке.
Церковь Рождества Богородицы построена в 1847 году при содействии Александра Скирмунта – родственника поречских Скирмунтов, женатого на Гортензии Орде. Очевидно, в этом союзе вышеупомянутая шутка полешуков оказалась дважды актуальна: объединились представители двух самых известных полесских родов. А так как браки между знатными родственниками были обычным делом, их дочери Хелене даже не пришлось менять фамилию, когда она вышла замуж за своего кузена – поречского Казимира Скирмунта.
Надо сказать, гендерные стереотипы тогдашней литовской шляхты от нее потерпели. Хелену Скирмунт, родившуюся в 1827 году, называют первой женщиной Белорусско-Литовского края, профессионально занимавшейся скульптурой.
Надо сказать, гендерные стереотипы тогдашней литовской шляхты от нее потерпели. Хелену Скирмунт, родившуюся в 1827 году, называют первой женщиной Белорусско-Литовского края, профессионально занимавшейся скульптурой.
Фотография 1857 года и автопортреты Хелены Скирмунт.
Племянница Наполеона Орды с детства рисовала и училась изобразительным искусствам далеко за пределами имения. После затяжных образовательных путешествий по Европе она вернулась домой, но из-за плохого зрения не могла в полной мере отдаваться живописи и рисовать маляўнiчыя куткi палесскай прыроды. Поучившись у мастеров в Риме, а также, что особенно важно, у «гарадэнскіх гаршчаёў» (гончаров из соседней Городной), Хелена переключилась на скульптуру.
Среди ее наследия – портреты, пейзажи, наброски, иконы, распятия для храмов, гипсовые медальоны и скульптуры, а также самая известная работа – исторические шахматы в виде войска Речи Посполитой времен Яна III Собесского, противостоявшего войску Османской империи. На них можно посмотреть в Национальном музее в Кракове – не в Колодном, где она родилась, конечно. В Колодном есть мемориальная табличка с автопортретом.
Среди ее наследия – портреты, пейзажи, наброски, иконы, распятия для храмов, гипсовые медальоны и скульптуры, а также самая известная работа – исторические шахматы в виде войска Речи Посполитой времен Яна III Собесского, противостоявшего войску Османской империи. На них можно посмотреть в Национальном музее в Кракове – не в Колодном, где она родилась, конечно. В Колодном есть мемориальная табличка с автопортретом.
Мещанки из Давид-Городка и церковь святого Карло Барромео руки Хелены Скирмунт, фигурки исторических шахмат и другие работы художницы.
Известно, что Хелена Скирмунт – участница не только выставок, но и восстания. Весной и летом 1863 года местные крестьяне ни провиантом, ни делом не поддержали шляхтичей и революционеров-демократов, бросивших вызов Российской империи.
В этих сложных обстоятельствах пани Хелена пыталась доставить какое-то важное письмо застрявшему в местных болотах Ромуальду Траугутту – военному лидеру последней волны восстания. Тогда передача депеши не состоялась, а местные крестьяне сдали отважную пани-связную российским солдатам.
Вроде как та не держала на них зла – мол, ошиблись, не разобрались. Даже верхушка и руководители восстания на местах тогда не могли похвастать согласованностью действий и лозунгов, куда уж было селянам разобраться, за что война – за панов и Речь Посполитую в границах 1772 года или за свободу и землю, которых действительно хотелось. «Фейсбука» не было, а «Мужыцкая праўда» явно доходила не до всех.
Восстание, правда, было обречено не только из-за «мужыка»: опасаясь репрессий со стороны губернатора Муравьева, многие местные помещики, формально подключившиеся к восстанию, не выполняли своих перед ним обязательств. Более того, расписывались в верноподданичестве российскому импертору.
В этих сложных обстоятельствах пани Хелена пыталась доставить какое-то важное письмо застрявшему в местных болотах Ромуальду Траугутту – военному лидеру последней волны восстания. Тогда передача депеши не состоялась, а местные крестьяне сдали отважную пани-связную российским солдатам.
Вроде как та не держала на них зла – мол, ошиблись, не разобрались. Даже верхушка и руководители восстания на местах тогда не могли похвастать согласованностью действий и лозунгов, куда уж было селянам разобраться, за что война – за панов и Речь Посполитую в границах 1772 года или за свободу и землю, которых действительно хотелось. «Фейсбука» не было, а «Мужыцкая праўда» явно доходила не до всех.
Восстание, правда, было обречено не только из-за «мужыка»: опасаясь репрессий со стороны губернатора Муравьева, многие местные помещики, формально подключившиеся к восстанию, не выполняли своих перед ним обязательств. Более того, расписывались в верноподданичестве российскому импертору.
Муж Хелены – Казимир Скирмунт – отказался принять такую инициированную Муравьевым присягу. В ответ на действия каждого из супругов имперские власти их арестовали, лишили имущества и выслали подальше от старажытнай Лiтвы. Казимира – в Кострому, Хелену – в Тамбов.
Неизвестно, в результате ссылок ли и гонений, но первая женщина-художница Белорусско-Литовского края умерла от дифтерии на 47-м году жизни, во Франции. В 1875 году ее прах перевезен в Пинск.
У родителей с такой ясной и активной позицией, кажется, не могла не родиться Констанция Скирмунт (1851–1933) – публицистка, общественная деятельница и одна из идеологов «Краёвасцi». Женщина, которая «у 1907 г. на старонках "Кур'ера Літэўскага" заявіла, што Польшча не дасягне нічога, калі не ўбачыць на Усходзе замест "крэсаў" краіны і народы» (Аляксандр Смалянчук, «Раман Скiрмунт (1868–1939): жыццяпiс грамадзянiна краю»).
Неизвестно, в результате ссылок ли и гонений, но первая женщина-художница Белорусско-Литовского края умерла от дифтерии на 47-м году жизни, во Франции. В 1875 году ее прах перевезен в Пинск.
У родителей с такой ясной и активной позицией, кажется, не могла не родиться Констанция Скирмунт (1851–1933) – публицистка, общественная деятельница и одна из идеологов «Краёвасцi». Женщина, которая «у 1907 г. на старонках "Кур'ера Літэўскага" заявіла, што Польшча не дасягне нічога, калі не ўбачыць на Усходзе замест "крэсаў" краіны і народы» (Аляксандр Смалянчук, «Раман Скiрмунт (1868–1939): жыццяпiс грамадзянiна краю»).
Что уж говорить о достижениях Российской империи, благодаря которой после восстания 1863 года на территории Беларуси на долгие годы была установлена военная диктатура, продолжились репрессии и запугивание, усилилась русификация, закрылось единственное высшее учебное заведение, – и эти закрученные гайки и темноту мы, кажется, прорабатываем до сих пор.
Что-то вспомнить, а заодно помянуть повстанцев, погибших за нашу и вашу свободу, можно под Колодным, где бетонной плитой и высоким стальным крестом с полесским рушником обозначена могила участников восстания на месте последнего боя отряда Траугутта.
Что-то вспомнить, а заодно помянуть повстанцев, погибших за нашу и вашу свободу, можно под Колодным, где бетонной плитой и высоким стальным крестом с полесским рушником обозначена могила участников восстания на месте последнего боя отряда Траугутта.
Спросить, как пробраться к мемориалу, лучше всего у местных, и если повезет, то судьба сведет вас с бывшим директором школы, краеведом Михаилом Карсекой – человеком, который к 120 летию деревни написал о Колодном целую книгу, затем при поддержке односельчан и местной администрации ее издал, а потом распространил по соседям, разослал уехавшим землякам и интересующимся (кто-то из односельчан честно сказал Михаилу, что книгу сжег, потому что неинтересно).
Интересно, что колодняне – не совсем полешуки. Деревней бывшее имение Скирмунтов стало только в 1888–1889 гг., когда сюда в поисках лучшей доли переехало больше 600 человек с Новогрудчины. Именно тогда здесь образовался своеобразный островок беларускай мовы сярод палешуцкай гаворкi, ну и островок другой культуры – еще бы: спать в кроватях, а не на полатях, и иметь в хате деревянный пол вместо глиняного.
Переселенцы осваивали землю, корчевали лес, буквально сразу озаботились школой, скинулись на деревянную церковь – другими словами, вели себя как крепкое сельское комьюнити, заботящееся о своем будущем. В начале XX века здесь даже появилось потребительское общество с непостижимым названием «Вразумитель».
Интересно, что колодняне – не совсем полешуки. Деревней бывшее имение Скирмунтов стало только в 1888–1889 гг., когда сюда в поисках лучшей доли переехало больше 600 человек с Новогрудчины. Именно тогда здесь образовался своеобразный островок беларускай мовы сярод палешуцкай гаворкi, ну и островок другой культуры – еще бы: спать в кроватях, а не на полатях, и иметь в хате деревянный пол вместо глиняного.
Переселенцы осваивали землю, корчевали лес, буквально сразу озаботились школой, скинулись на деревянную церковь – другими словами, вели себя как крепкое сельское комьюнити, заботящееся о своем будущем. В начале XX века здесь даже появилось потребительское общество с непостижимым названием «Вразумитель».
Заброшенная мельница в Колодном.
В 1936 году, одолжив у людей деньги, наследники основателя Колодного построили производительное и многофункциональное сооружение: новую паровую мельницу с маслодавильней, шерстечесалкой и крупорушкой.
Самое интересное, что, судя по архитектуре, домик будто бы перетащили в глубь Полесья откуда-нибудь из Баварии. Этот редкий памятник сельской промышленной архитектуры – в виде фахверкового домика с заполнением белым кирпичом – можно глянуть на краю деревни, у трассы Пинск – Столин.
Три десятка лет, что мельница не работает, пока не угробили оригинальную для Беларуси конструкцию, но в списке историко-архитектурных ценностей она не значится и хозяина не имеет, так что все впереди. Ну, или позади.
Самое интересное, что, судя по архитектуре, домик будто бы перетащили в глубь Полесья откуда-нибудь из Баварии. Этот редкий памятник сельской промышленной архитектуры – в виде фахверкового домика с заполнением белым кирпичом – можно глянуть на краю деревни, у трассы Пинск – Столин.
Три десятка лет, что мельница не работает, пока не угробили оригинальную для Беларуси конструкцию, но в списке историко-архитектурных ценностей она не значится и хозяина не имеет, так что все впереди. Ну, или позади.
Городная. Керамика края земли
Заехать в Городную – отдельное приключение. Учитывая пограничный характер региона, в этом путешествии в принципе стоит иметь паспорт, а в гончарную Мекку у самой границы с Украиной без него и вовсе не попасть. Зато уже на КПП у вас есть шанс снова услышать шикарный и живой полесский микрояз, который проверяющий документы человек с автоматом, скорее всего, будет трогательно скрывать перед приезжим.
Если вы скажете, что намереваетесь попасть в Центр гончарства, у вас есть все шансы оказаться в местечке, которое с 1592 года было призвано обеспечивать ВКЛ керамической посудой. Да что там посуда – есть упоминания, что в глиняных урнах, созданных руками городненских умельцев, хоронили русских и литовских князей.
Если вы скажете, что намереваетесь попасть в Центр гончарства, у вас есть все шансы оказаться в местечке, которое с 1592 года было призвано обеспечивать ВКЛ керамической посудой. Да что там посуда – есть упоминания, что в глиняных урнах, созданных руками городненских умельцев, хоронили русских и литовских князей.
Два храма Городной.
Увлекаетесь вы керамикой или нет – в Городной есть от чего прибалдеть. И первое – это ощущение, что, выехав за КПП, будто оказываешься на краю земли: на километры затихает всякая суета и не возвращается даже на центральной площади местечка, где у длиннющего, запаянного вечным бледно-бирюзовым сайдингом здания с вывесками «Продукты», «Промтовары», «Зал торжеств», будто захлебнувшись тишиной, периодически останавливаются то мопед, то автомобиль – и можно подслушать тихие новости этого самого края. Единственное, что вас может потревожить, – это внимание пограничника, который, скорее всего, выйдет поинтересоваться, действительно ли вы в Центр гончарства.
Если что, можно сказать, что вы ищете такую вот сядзiбу ганчара. Это дом-музей.
Даже если вы не ищете встречи с традиционным ремеслом, оно может найти вас само. И ни в коем случае не отказывайтесь – ни от магии разговоров со вдруг подошедшим дедушкой (даже если вы не понимаете по-городенски), ни от предложения посмотреть на общественный горн (а в Городной горны для обжига посуды стояли, как правило, на каждой улице – и были общими), ни от возможности взглянуть на свежие горшки и гляки. В конце концов, их здесь делают с бронзового века и знают в этом толк.
Мужчина показал, где горн, в котором любой желающий может обжечь посуду, и рассказал, что глины в округе хватит на тысячу лет. И еще кое-что показал.
Городная имеет богатую историю гордого и своенравного местечка. Причем есть теория, что ему предшествовало целое княжество, якобы располагавшееся здесь в XII веке.
Мещане Городной веками хранили свои традиции, уникальный быт, язык и строи, свое основное ремесло и Магдебургское право. Что особенно радует: благодаря стараниям отдельных активистов про всю эту богатую историю края земли есть где почитать.
И, судя по хронике, городняне судились-ссорились-боролись за свои права мещан, за свободу и землю со всеми: и с Бутримовичем, и с Огинским, и со Скирмунтами, и с администрацией оккупировавшей ВКЛ Российской империии. Молодцы!
Мещане Городной веками хранили свои традиции, уникальный быт, язык и строи, свое основное ремесло и Магдебургское право. Что особенно радует: благодаря стараниям отдельных активистов про всю эту богатую историю края земли есть где почитать.
И, судя по хронике, городняне судились-ссорились-боролись за свои права мещан, за свободу и землю со всеми: и с Бутримовичем, и с Огинским, и со Скирмунтами, и с администрацией оккупировавшей ВКЛ Российской империии. Молодцы!
Городняне. Янкель и Лигор Гмир на фото И. Сербова, 1912 год.
В начале 1920-х Городная целых семь лет имела статус города – с бургомистром, магистратом и лосем с золотыми рогами на гербе. Читая статью «Старонкi жыцця палескага мястэчка ў межваенны час на прыкладзе мястэчка Гарадная на Столiншчыне» А. Вячоркi, диву даешься, сколько было здесь жизни.
Да хотя бы в количественном отношении: на момент переписи населения Польши 1931 года в Городной-местечке проживало более трех тысяч человек. Помимо традиционной гаворкi тутэйшых (а их было 62,3%), в местечке можно было услышать и еврейскую (19,7%), и украинскую (9%), и польскую (7,6%) речь. Если что, по данным той же переписи, белорусов здесь было всего 18, а русских – 26 человек. Говорят, все жили мирно.
Да хотя бы в количественном отношении: на момент переписи населения Польши 1931 года в Городной-местечке проживало более трех тысяч человек. Помимо традиционной гаворкi тутэйшых (а их было 62,3%), в местечке можно было услышать и еврейскую (19,7%), и украинскую (9%), и польскую (7,6%) речь. Если что, по данным той же переписи, белорусов здесь было всего 18, а русских – 26 человек. Говорят, все жили мирно.
Православный и униатский храм на главной площади в 1929 году.
Вовсю производились горшки и прочая посуда, велась торговля, пыхтело единственное многопрофильное предприятие (паровая мельница), обрабатывалась не слишком плодородная местная земля, действовали православная и неоуниатская церкви, работала баня, школа на семь классов, 18 магазинов, 3 винно-водочных, ресторан и чайная. А тот, кому чего-то не хватало, мог попробовать себя в прериях Аргентины, купив там участок земли у специальной фирмы по колонизации. Детям до 10 лет в таком случае предоставлялся бесплатный билет на пароход.
Городняне межвоенного периода.
«Пасля Другой сусветнай вайны, па вынiках якой Гарадная ўвайшла у склад СССР, яна трансфармавалася ў звычайную вёску», – лаканiчна скончвае свой артыкул спадар Вячорка. И вроде как если оглянуться, стоя на центральной площади, то да – величия немного, но хочется верить, что мещане Городной таки потрепали нервы советской администрации с ее колхозами не меньше, чем Бутримовичу.
Обычная Городная.
Так или иначе, советская власть, исключавшая частное предпринимательство ради пресловутого коллективного хозяйствования, способствовала упадку местного искусства керамики. Гончарные печи уничтожались в ходе специальных рейдов, специалисты, которые не могли зарабатывать своим ремеслом, уезжали на заработки и теряли навыки.
Если в начале XX века керамикой и ее обработкой занимался чуть ли не каждый двор поселения, то к концу XX века в Городной оставалось всего около двадцати мастеров, а как сделать горшок «поляк», например, никто уже не помнил.
Если в начале XX века керамикой и ее обработкой занимался чуть ли не каждый двор поселения, то к концу XX века в Городной оставалось всего около двадцати мастеров, а как сделать горшок «поляк», например, никто уже не помнил.
Гончары межвоенной Городной помнили точно. Фото С. Хохмана.
Только в начале 2000-х к потомственным местным «горшколепам» вернулось внимание внешнего мира и началось некое возрождение городенской керамики. 19 мая 2010 года Министерством культуры Республики Беларусь традиционному гончарному промыслу д. Городная присвоен статус нематериальной историко-культурной ценности, и теперь в Центре гончарства даже учатся дети, а в деревне периодически случается целое событие – Международный пленэр гончаров.
Что ж, возможно, многочисленные оупенмайндед- и DIY-friendly-кофейни богатых шумных городов тоже могли бы внести свою лепту в этот тихий ренессанс: съездить в Городную да заказать себе партию-другую посуды из тугоплавкой городенской глины. Поливная керамика с края белорусской земли – это же эко, кул и сустейнбл.
Столин
Столин в нашем путешествии – пункт с большего транзитный. На въезде в него равнодушный асфальт сменяется трилинкой, как бы символизируя начало столицы (одна из легенд о происхождении названия гласит, что именно здесь за неким столом собирались удельные князья неких древних княжеств).
Стола особо не видно, зато на окраинах путника встречает череда частных новостроек, и говорят, что за последние десятки лет здесь не один коттедж построен на клюкве и чернике из местных болот. Мы не будем судить об эстетической ценностиклюквы индивидуальной застройки окраин и разглядывать старые деревянные домики центра – лишь порадуемся предприимчивости столинцев и их одноэтажной Америке, выросшей на собирательстве, овощеводстве и трудолюбии.
Своим характером и прямоугольной квартальной планировкой Столин действительно немного напоминает провинциальный городок в каком-нибудь Нью-Джерси – особенно в солнечную погоду. Только с невыразимым местным шармом и таинственной Горынью вместо океана.
Стола особо не видно, зато на окраинах путника встречает череда частных новостроек, и говорят, что за последние десятки лет здесь не один коттедж построен на клюкве и чернике из местных болот. Мы не будем судить об эстетической ценности
Своим характером и прямоугольной квартальной планировкой Столин действительно немного напоминает провинциальный городок в каком-нибудь Нью-Джерси – особенно в солнечную погоду. Только с невыразимым местным шармом и таинственной Горынью вместо океана.
Архитектурное наследие распознать непросто, но на фото есть и рядовая застройка, и торговые ряды, и даже иешива – вероятно, теперь это автошкола.
За почти 500 лет официального существования Столин всякое пережил. Впрочем, как и почти любое из белорусских местечек с их многострадальным опытом жизни на водоразделе миров.
Забавно, что при всей похожести трагедий их трактовка благодаря идеологическим эквилибристикам современников вполне себе разнится. Смотрите, как трогательно отличается описание одного и того же события на сайте райисполкома и на сайте города.
Райисполком: «В период русско-польской войны 1654–1667 гг. (сентябрь 1655 г.) отряд русских войск, возглавляемых князем Волконским, разбил в окрестностях Столина польско-литовские войска и некоторый период удерживал местечко».
А город такой: «В сентябре 1655 года во время войны России с Речью Посполитой 1654–1667 гг. Давыд-Городок и Столин были захвачены и сожжены во время рейда русского отряда под командованием князя Дм. Волконского».
Выбирайте по вкусу, о чем как помнить.
Райисполком: «В период русско-польской войны 1654–1667 гг. (сентябрь 1655 г.) отряд русских войск, возглавляемых князем Волконским, разбил в окрестностях Столина польско-литовские войска и некоторый период удерживал местечко».
А город такой: «В сентябре 1655 года во время войны России с Речью Посполитой 1654–1667 гг. Давыд-Городок и Столин были захвачены и сожжены во время рейда русского отряда под командованием князя Дм. Волконского».
Выбирайте по вкусу, о чем как помнить.
Немногое в городе сегодня говорит и о его еврейской истории длиной в несколько веков, хотя, если верить shtetlroutes.eu, в XIX веке Столин был центром хасидизма и три четверти его жителей были евреями.
Сегодняшняя столица первых Дожинок, конечно, вовсе не похожа на место из воспоминаний столинца А. Ави-Менахема, приведенных на том же сайте: «Столин в 80–90-е годы XIX в. был стареньким нищим поселением, затерянным среди садов и лесов. Дома преимущественно были низенькие, из дерева, построенные тесно друг к другу, многие покрыты соломенными крышами.
Большинство знатных семей в конце XIX века предпочло уехать из города, поэтому в этих домах жили люди (как евреи, так и неевреи) бедные, несущие бремя убогой жизни. Все евреи местечка принадлежали к сорту «амха» (простой народ) – без особых претензий, хранящие традиции отцов и исполняющие Заповеди. Источником их заработка была в основном мелкая торговля между собой и с местными жителями, которые приезжали в городок по воскресеньям или в дни ярмарок».
Сегодняшняя столица первых Дожинок, конечно, вовсе не похожа на место из воспоминаний столинца А. Ави-Менахема, приведенных на том же сайте: «Столин в 80–90-е годы XIX в. был стареньким нищим поселением, затерянным среди садов и лесов. Дома преимущественно были низенькие, из дерева, построенные тесно друг к другу, многие покрыты соломенными крышами.
Большинство знатных семей в конце XIX века предпочло уехать из города, поэтому в этих домах жили люди (как евреи, так и неевреи) бедные, несущие бремя убогой жизни. Все евреи местечка принадлежали к сорту «амха» (простой народ) – без особых претензий, хранящие традиции отцов и исполняющие Заповеди. Источником их заработка была в основном мелкая торговля между собой и с местными жителями, которые приезжали в городок по воскресеньям или в дни ярмарок».
Белая каменная синагога (1792 г.) и бар «Славянский» чуть выше по улице.
Межвоенная Польша обеспечила местечку и его жителям стабильность и экономический расцвет, зато с оккупацией нацистской Германией Столин был, по сути, еще раз уничтожен, лишен жизни. В урочище Стасино в нескольких километрах от города было убито более 8 тысяч евреев. Из них – около 7 тысяч узников столинского гетто.
После Второй мировой вместе с новоселами, приехавшими в опустевший городок, начинается «новейшая» история Столина. Наверняка в ней было много чего интересного, но к чему слова – кажется, к ней можно прикоснуться и сегодня: прогуляться туда-сюда по центральным улицам, поглазеть на людей, на эстетику, на архитектурные решения зданий, заглянуть в бар «Славянский», примостившийся почему-то прямо у руин синагоги.
После Второй мировой вместе с новоселами, приехавшими в опустевший городок, начинается «новейшая» история Столина. Наверняка в ней было много чего интересного, но к чему слова – кажется, к ней можно прикоснуться и сегодня: прогуляться туда-сюда по центральным улицам, поглазеть на людей, на эстетику, на архитектурные решения зданий, заглянуть в бар «Славянский», примостившийся почему-то прямо у руин синагоги.
Есть во всем этом что-то южное.
Если же захочется более глубоких изысканий – обязательно стоит зайти в Столинский районный краеведческий музей. К тому же он расположен в старинном Маньковичском парке, заложенном в 1885 г. Марией Доротеей Элизабет де Каcтелян-Радзивилл!
Дело в том, что примыкающие вплотную к Столину Маньковичи с XVI века были фольварком Давид-Городокской ординации Радзивиллов. И в конце XIX века здесь хорошенько похозяйничала жена генерала прусской артиллерии и представителя несвижской линии рода Радзивиллов – Антония Вильгельма (да-да, Радзивиллы, которыми так любят козырнуть в Беларуси, порой и рождались далеко за ее пределами, и служили не ей – и это нормально).
Дело в том, что примыкающие вплотную к Столину Маньковичи с XVI века были фольварком Давид-Городокской ординации Радзивиллов. И в конце XIX века здесь хорошенько похозяйничала жена генерала прусской артиллерии и представителя несвижской линии рода Радзивиллов – Антония Вильгельма (да-да, Радзивиллы, которыми так любят козырнуть в Беларуси, порой и рождались далеко за ее пределами, и служили не ей – и это нормально).
Фрагмент парка и фрагмент памятного камня, установленного Станиславом Радзивиллом около 1904 г. в знак благодарности матери – Марии де Кастелян, заложившей Маньковичский парк.
В дубраве на высокой террасе над Горынью был разбит шикарный парк, вслед за которым по проекту немецкого архитектора Венцеля был построен необарочный дворец. Новую резиденцию магнатского рода венчала часовая башня, своей архитектурой повторявшая башню несвижского замка (кстати, замок в Несвиже, который к концу XIX века пришел в запустение, восстанавливала тоже Мария де Кастелян).
Да и вообще: судя по фото и описанию, партизанам было что взрывать, а местным жителям – растаскивать на кирпичи. По классическому сценарию во время Второй мировой во дворце поселились любители дворцов – немцы, а партизаны пришли и все разрушили. Хорошо, что последний владелец этих земель – князь Кароль Николай Радзивилл – к тому времени был уже в Лондоне.
Да и вообще: судя по фото и описанию, партизанам было что взрывать, а местным жителям – растаскивать на кирпичи. По классическому сценарию во время Второй мировой во дворце поселились любители дворцов – немцы, а партизаны пришли и все разрушили. Хорошо, что последний владелец этих земель – князь Кароль Николай Радзивилл – к тому времени был уже в Лондоне.
Дворец в Маньковичах. Фото Г. Поддембского, 1936 г.
Но не все пропало: в гостевом домике расположилась детская школа искусств, конюшня на краю парка перестроена в жилой дом, а здание старой винокурни по сей день работает по профессии. Продукция Маньковичского спиртзавода «включает такие наименования, как "Князь Давид", "Родниковая", "Дипломат", "Белорусочка", "Белорусский экстрим" и другие». Если что – бренди «Радвил» (еще его на сайте завода называют «Радзивил») среди наименований тоже есть. Память иногда принимает такие причудливые формы.
На месте орешниковой сони мы бы сделали то же самое
«Ужо колькi год прайшло. Дарогi зараслi, палi зараслi. Няма нiдзе нiчога…»
(д/ф «Палігон»/Ірына Волах, 2015 г. Беларусь)
(д/ф «Палігон»/Ірына Волах, 2015 г. Беларусь)
Ладно бренди. Знал бы Радзивилл Кароль Георгиевич, что благодаря нахрапистым советским преобразователям его бескрайние охотничьи владения к юго-востоку от Маньковичей превратятся в секретный авиационный полигон!
Биполярное расстройство, которым заболел мир после Второй мировой, и Холодная война привели к тому, что на рубеже 1950–1960-х один из крупнейших болотных массивов Европы стал местом активных испытаний новейшего вооружения – для военных СССР и стран Варшавского договора.
Под Ольманами загрохотали дистанционно управляемые орудия, над междуречьем Львы и Ствиги загудели бомбардировщики, и многочисленные бомбы, ракеты и снаряды стали вспахивать заболоченные леса и дюны – да так, что порой в деревнях за пределами полигона выносило взрывной волной стекла в окнах. Но это далеко не все подарки советских военных.
Биполярное расстройство, которым заболел мир после Второй мировой, и Холодная война привели к тому, что на рубеже 1950–1960-х один из крупнейших болотных массивов Европы стал местом активных испытаний новейшего вооружения – для военных СССР и стран Варшавского договора.
Под Ольманами загрохотали дистанционно управляемые орудия, над междуречьем Львы и Ствиги загудели бомбардировщики, и многочисленные бомбы, ракеты и снаряды стали вспахивать заболоченные леса и дюны – да так, что порой в деревнях за пределами полигона выносило взрывной волной стекла в окнах. Но это далеко не все подарки советских военных.
Воронки на болоте. Фото: ctv.by.
В 1974 году ограниченным тиражом вышла брошюра «Атомиздата» «Глобальные выпадения цезия-137 и человек», в которой пристальное внимание ученых было почему-то приковано к нашему любимому и многострадальному Полесью. В конце 1960-х детям в окрестных школах выдавали какие-то коричневые таблетки, в период с 1963 по 1985 год на Столинщине почти на треть увеличилось количество онкологических заболеваний (на Пинщине – на 22%).
Уже упоминавшийся тут инженер, эколог и краевед А. Дубровский, кажется, первым сложил подобные факты и в 1991 году во всеуслышание высказал предположение, что радиация появилась в Беларуси до Чернобыля – как следствие военных испытаний и функционирования Мерлинского полигона. Но испытывали на нем ядерное оружие в каких-либо его формах или нет, до сих пор неизвестно.
Уже упоминавшийся тут инженер, эколог и краевед А. Дубровский, кажется, первым сложил подобные факты и в 1991 году во всеуслышание высказал предположение, что радиация появилась в Беларуси до Чернобыля – как следствие военных испытаний и функционирования Мерлинского полигона. Но испытывали на нем ядерное оружие в каких-либо его формах или нет, до сих пор неизвестно.
Клюква покажет.
Волшебник Мерлин, актриса Мэрилин Монро и тем более рокер Мэрилин Мэнсон к неофициальному названию секретного объекта отношения не имеют. Все гораздо прозаичнее и страшнее: ради обустройства гигантской песочницы для бомбометаний в 1961 году советская администрация выселила с Ольманских болот несколько деревень, а вместе с ними – десятки хуторов, самая большая группа которых называлась Мерлинскими.
В 1961 году состоялся очередной акт насилия советского государства над своими людьми и очередная трагедия Полесья. Деревни возрастом в несколько веков и хутора, заселенные в межвоенный период – во времена последнего ордината этой земли Кароля Радзивилла, – фактически вмиг перестали существовать.
Военные разбирали жилые дома с обедающими внутри жителями, людей с их собственной, освоенной земли спешно вывозили в чужие села и колхозы, в которых не было для всех места. Некоторые семьи, вышвырнутые с полигона, прежде чем находили приют, оставались под открытым небом без крова, кто-то покидал Полесье навсегда.
В 1961 году состоялся очередной акт насилия советского государства над своими людьми и очередная трагедия Полесья. Деревни возрастом в несколько веков и хутора, заселенные в межвоенный период – во времена последнего ордината этой земли Кароля Радзивилла, – фактически вмиг перестали существовать.
Военные разбирали жилые дома с обедающими внутри жителями, людей с их собственной, освоенной земли спешно вывозили в чужие села и колхозы, в которых не было для всех места. Некоторые семьи, вышвырнутые с полигона, прежде чем находили приют, оставались под открытым небом без крова, кто-то покидал Полесье навсегда.
Лодка у берега озера Большое Засоминое.
В 2020 году, да еще и привыкнув к жизни крупного города, к динамике, ко всяким переездам и переменам, к номадизму и неприкаянности, ставшими нормой, сложно представить, что переживали люди, снятые со своей кровной земли, лишенные родного места.
А вот пожилые герои документальных фильмов 2015 года и спустя полвека плачут о своей потере. Спустя полвека помнят, где стоял чей дом, где какая груша росла и как они закидывали прибывшего на переговоры об отселении чиновника песком и палками. «Земля была разработана киркой, топором и лопатой, она была пропитана кровавым потом. А потом – когда выселяли – залита вся слезами была», – вспоминает одна из женщин.
Несмотря на сопротивление и попытки вернуться, всех жителей (а это несколько тысяч человек) из Мерлинских хуторов и деревень Колки, Храпунь, Вилья и других таки выселили. Остатки их поселений вместе с кладбищами и похороненными на них родными превратились в мишени для авиаударов.
А вот пожилые герои документальных фильмов 2015 года и спустя полвека плачут о своей потере. Спустя полвека помнят, где стоял чей дом, где какая груша росла и как они закидывали прибывшего на переговоры об отселении чиновника песком и палками. «Земля была разработана киркой, топором и лопатой, она была пропитана кровавым потом. А потом – когда выселяли – залита вся слезами была», – вспоминает одна из женщин.
Несмотря на сопротивление и попытки вернуться, всех жителей (а это несколько тысяч человек) из Мерлинских хуторов и деревень Колки, Храпунь, Вилья и других таки выселили. Остатки их поселений вместе с кладбищами и похороненными на них родными превратились в мишени для авиаударов.
Кладбище в урочище Храпунь. Фото: Poehali.net.
Некоторые бомбы из-за ошибок пилотов не долетали до полигона и взрывались в его окрестностях – говорят, одна даже свалилась на школьный двор близлежащей деревни. Тем не менее, несмотря на горячую обстановку и режим секретности, местные жители продолжали правдами и неправдами тянуться в леса, поля и болота полигона – за ягодами-грибами, на выпас скота, за древесиной.
Население близлежащих сел – в том числе и переселенцы, бывшие «мерлинцы» – в глаза не видели «цезиевую карту» и не были оповещены о вспышке какой-то там радиации, а от бомб вообще простодушно прятались в кусты, после чего возвращались к собирательству или к пасущемуся скоту. Не всегда было к чему вернуться – по воспоминаниям лесничего Полесского лесхоза, однажды ракета попала прямо в стадо коров, убив 13 буренок и ранив доярок и пастуха. Для деревенских детей полигон был и развлечением, и зрелищем. Еще бы: вспышки, взрывы, самолеты, военная техника.
Население близлежащих сел – в том числе и переселенцы, бывшие «мерлинцы» – в глаза не видели «цезиевую карту» и не были оповещены о вспышке какой-то там радиации, а от бомб вообще простодушно прятались в кусты, после чего возвращались к собирательству или к пасущемуся скоту. Не всегда было к чему вернуться – по воспоминаниям лесничего Полесского лесхоза, однажды ракета попала прямо в стадо коров, убив 13 буренок и ранив доярок и пастуха. Для деревенских детей полигон был и развлечением, и зрелищем. Еще бы: вспышки, взрывы, самолеты, военная техника.
Еще лет 10 назад здесь можно было найти останки военной техники, служившей мишенями. Фото: orientir.by (2011 г.)
Сегодня, выгуливая здесь свое стадо, вы вряд ли подвергнетесь риску бомбардировки; тем не менее, собираясь посетить отдаленные части массива Ольманских болот, согласуйте свои планы с Министерством обороны – учения на бывшем авиационном полигоне очень редки, но проводятся до сих пор.
В начале 1990-х милитаристская активность спала на нет. Остатки мишеней – списанную технику и ее останки, рассыпанные по территории, – деловитые местные жители стали распиливать и растаскивать на металлолом и в хозяйства.
Волшебный и немного опасный «Мерлин» стал кормить людей не только клюквой и черникой, но и ценными поствоенными трофеями. Занавески из парашютной ткани, колеса и двигатели от бывших мишеней – это еще мелочи. По слухам, белорусы тащили с полигона целые грузовики, а предприимчивые украинцы и вовсе вытаскивали оттуда самолеты.
В начале 1990-х милитаристская активность спала на нет. Остатки мишеней – списанную технику и ее останки, рассыпанные по территории, – деловитые местные жители стали распиливать и растаскивать на металлолом и в хозяйства.
Волшебный и немного опасный «Мерлин» стал кормить людей не только клюквой и черникой, но и ценными поствоенными трофеями. Занавески из парашютной ткани, колеса и двигатели от бывших мишеней – это еще мелочи. По слухам, белорусы тащили с полигона целые грузовики, а предприимчивые украинцы и вовсе вытаскивали оттуда самолеты.
Идея создания здесь заповедника витала с 1930-х – задолго до того, как на эти земли положили глаз советские военные. Заповедника нет до сих пор, но в 1998 году был создан республиканский ландшафтный заказник «Ольманские болота» – он включил в себя и бывший «41-й авиационный полигон».
Кстати, благодаря статусу военного объекта природа, если не считать воронки, обломки и неразорвавшиеся бомбы, сохранилась здесь в суперпервозданном виде. Так что добро пожаловать в легкие Европы – Рамсарские угодья, в которых иногда постреливают, а по лесами и кочкам торчат ржавые хвосты от боеприпасов.
Кстати, благодаря статусу военного объекта природа, если не считать воронки, обломки и неразорвавшиеся бомбы, сохранилась здесь в суперпервозданном виде. Так что добро пожаловать в легкие Европы – Рамсарские угодья, в которых иногда постреливают, а по лесами и кочкам торчат ржавые хвосты от боеприпасов.
Озеро Большое Засоминое.
Если у вас нет вездехода, экипировки и свободного времени на исследования территории в три раза больше Минска, можно воспользоваться наиболее простым и безопасным способом прикоснуться к крупнейшему в Европе комплексу верховых, низинных и переходных болот – пройти по 1,5-километровой экотропе. Именно прикоснуться, потому что в этой прогулке на пару часов вы вряд ли рассмотрите все растения, встретите черного аиста, норку или болотную черепаху. Может, и к лучшему, потому что из-за всяких таких встреч с человеком и его нравами орешниковая соня с фиолетовым жужелем и рысь с барсуком, например, находятся под угрозой уничтожения.
Деревянный настил, ведущий к озеру Большое Засоминое, потребует от путешественника минимум затрат, зато непрозрачно намекнет на природный потенциал Ольман. К концу тропы, на берегу синего озера, где тишина вместе с плохим сигналом сотовых операторов приведут в чувство любого, вас ждет вышка (в смысле деревянная вышка, служащая обзорной площадкой), стихийная пристань из лодок, кресты с повязанными рушниками и немного нелепый инфостенд о Мерлинском полигоне.
В предположения о том, что здесь испытывали ядерное оружие или хранят радиоактивные отходы, верится с трудом, а после аварии на Чернобыльской АЭС и вовсе не разберешь, откуда в этой красоте цезий. Но способность человека разрушать и самыми разнообразными методами рубить сук, на котором он сидит, – одна из базовых, так что почему бы и нет.
В предположения о том, что здесь испытывали ядерное оружие или хранят радиоактивные отходы, верится с трудом, а после аварии на Чернобыльской АЭС и вовсе не разберешь, откуда в этой красоте цезий. Но способность человека разрушать и самыми разнообразными методами рубить сук, на котором он сидит, – одна из базовых, так что почему бы и нет.
Даже получасовое залипание на берегу Большого Засоминого дает шанс войти в резонанс с уникальным местом, успокоиться и насладиться созерцанием. Подумать о вечном и не очень, о закате над болотом и сне разума, рождающем всякое.
Правда, уединение будет зависеть от сезона, ведь если приехать сюда во время сбора черники или клюквы, то можно застать оживленный трафик из людей с полными мешками ягод. В этот период местные массово переплывают озеро на лодках и уходят в медитативные ягодные походы на день, а то и на несколько.
По возвращении у самого начала экотропы их, скорее всего, будет ждать специальный человек с весами, который скупит все, что они собрали на бескрайних просторах болота Красного и болота Гало в свои сочащиеся красным и черным мешки. Можете и вы попробовать отхватить килограмм-другой ягод.
По возвращении у самого начала экотропы их, скорее всего, будет ждать специальный человек с весами, который скупит все, что они собрали на бескрайних просторах болота Красного и болота Гало в свои сочащиеся красным и черным мешки. Можете и вы попробовать отхватить килограмм-другой ягод.
Возвращение собирательницы и сумеречные Ольманы.
В общем, приграничные Ольманские болота достойны не только статуса заповедника, за который борются сегодня экологи. Учитывая истории о тысячах сборщиков ягод на пропускных пунктах белорусско-украинской границы, о незаконной вырубке прилегающего к Украине леса бензопилами с глушителями, о вездеходах и грузовиках, сновавших туда-сюда через непроходимые болота с водкой, сигаретами и турецким трикотажем, Ольманские болота достойны того, чтобы получить статус заповедника человеческой предприимчивости.
Ну или безответственности: браконьерство, устройство лагерей «клюквенников», ведущих к пожарам, уничтожение леса, выборка ягод нелегальными «гребенками»... Все это – будто бы продолжение истории полигона, только вместо «советских военных» здесь отчаявшиеся найти работу украинцы и белорусы, а иногда попросту алчные, плохо образованные люди. Земля – она же для всех.
Ну или безответственности: браконьерство, устройство лагерей «клюквенников», ведущих к пожарам, уничтожение леса, выборка ягод нелегальными «гребенками»... Все это – будто бы продолжение истории полигона, только вместо «советских военных» здесь отчаявшиеся найти работу украинцы и белорусы, а иногда попросту алчные, плохо образованные люди. Земля – она же для всех.
Нежилое Ново-Бережное
Свернув на старую аллею, ведущую в Ново-Бережное, волей-неволей начинаешь задаваться вопросом, где в этом поселке дома и их счастливые обитатели. Впереди виднеется какой-то безжизненно-кирпичный палацик со старомодными арочными окнами и новой фальцевой кровлей, справа трудится винодельческий завод СПК «Бережное» – тихонько производит свои плодовые вина улучшенного качества, а жителей все нет и нет.
Оказывается, уже в 2009-м Ново-Бережное было пунктом с населением в 10 человек. И, видимо, все они умещались в усадебном доме Олешей – небольшом двухэтажном здании с огромной террасой и граненой башней, построенном одним из представителей великолитовского шляхетского рода.
Оказывается, уже в 2009-м Ново-Бережное было пунктом с населением в 10 человек. И, видимо, все они умещались в усадебном доме Олешей – небольшом двухэтажном здании с огромной террасой и граненой башней, построенном одним из представителей великолитовского шляхетского рода.
Этот род берет свое начало еще в XV веке на Волыни (это в современной Украине), после чего перебирается чуть севернее, на территорию современной Беларуси (тогда мы все были Литвой). Старое Бережное, расположенное по соседству с Ново-Бережным, стало родовым имением, в котором прообитало целых 12 поколений Олешей (наиболее известен из них крепкий хозяйственник Цезарь Антоний – ротмистр российской гвардии, который не верил в восстание 1863 года, но всячески помогал его участникам).
Классический дворец, бывший родовым гнездом, посмотреть, к сожалению, не получится: с приходом нового мира на его месте было классически построено здание конторы колхоза. А вот дом, возведенный в конце XIX века Константином Олешем из привозного кирпича, все еще стоит.
Выучившись в Германии на математика-астронома, шляхтич вернулся на Полесье и совмещал хозяйствование и научную деятельность, для чего и понадобилась башня: в ней была оборудована обсерватория. И если обсерватория уже давно не действует, а окна второго яруса башни и вовсе заложены и слепы, то винокурня до сих пор работает (50 тысяч декалиторов плодово-ягодного вина в год, по данным за 2012-й). Увидеть звезды и правда можно по-всякому.
Классический дворец, бывший родовым гнездом, посмотреть, к сожалению, не получится: с приходом нового мира на его месте было классически построено здание конторы колхоза. А вот дом, возведенный в конце XIX века Константином Олешем из привозного кирпича, все еще стоит.
Выучившись в Германии на математика-астронома, шляхтич вернулся на Полесье и совмещал хозяйствование и научную деятельность, для чего и понадобилась башня: в ней была оборудована обсерватория. И если обсерватория уже давно не действует, а окна второго яруса башни и вовсе заложены и слепы, то винокурня до сих пор работает (50 тысяч декалиторов плодово-ягодного вина в год, по данным за 2012-й). Увидеть звезды и правда можно по-всякому.
После Второй мировой, когда последние хозяева покинули имение, их покои не пустовали. Похоже, дом Олешей и продержался благодаря тому, что еще недавно в нем жили те самые 10 новобережнян. Говорят, в середине 1990-х наследники Олешей заглядывали сюда и просили жильцов не уезжать, потому что для имения это будет равнозначно концу.
Сейчас дом пуст и заброшен, террасу убаюкивает и прячет девичий виноград. В одно окно башни, наверное, еще можно было бы просунуть телескоп, но в целом здание нуждается в серьезных вложениях. Что вселяет надежду, так это блестящая кровля, которая на время защитит этот «туристический потенциал региона» от осадков и разрушения.
Сейчас дом пуст и заброшен, террасу убаюкивает и прячет девичий виноград. В одно окно башни, наверное, еще можно было бы просунуть телескоп, но в целом здание нуждается в серьезных вложениях. Что вселяет надежду, так это блестящая кровля, которая на время защитит этот «туристический потенциал региона» от осадков и разрушения.
Грабовая аллея и инвестиционное предложение.
Впрочем, если вам нужен свой дворец с обсерваторией, да еще и в старинном парке с грабовыми аллеями, – путь, кажется, открыт: в каталоге инвестиционных предложений Столинского района есть пункт «Создание историко-туристического центра «Усадебный дом Олешей». Правда, с фантастическим сроком реализации до 1 года. Видимо, поэтому у здания до сих пор нет хозяина.
После Ново-Бережного можно заскочить в Дубенец – там стоит один из старейших храмов Столинщины с удивительным многогранным куполом: церковь Рождества Богородицы, построенная из дерева в 1718 году и относящаяся к восточнополесской школе зодчества. С цветом стен, калиброванным под местное небо, естественно.
Если этого мало и хочется какого-то баланса света и тьмы, вас ждет Могильное – можно как минимум сфотографироваться на фоне въездного знака. За деревушкой с этим мглистым названием – очередной край земли: болота, по которым можно доковылять до озера Чертовский омут, далее – до озера Старуха, а если повезет, то и до самой Припяти. Правда, скорее всего понадобятся болотоступы.
Альтернативой может быть агрогородок с многообещающим названием Рубель. Чтобы в него попасть, нужно будет совершенно бесплатно пересечь Горынь по веселому понтонному мосту, что само по себе приключение.
Забавно, но изначально (а это значит, в веке XV – это старое поселение) деревня называлась Любра/Любер. Тем не менее подмосковные любера и группа «Любэ» к ней отношения не имеют. Через пару веков название трансформировалось в Рубель (в украинском и белорусском языке это вовсе не деньги, а приспособление для глажки белья).
Забавно, но изначально (а это значит, в веке XV – это старое поселение) деревня называлась Любра/Любер. Тем не менее подмосковные любера и группа «Любэ» к ней отношения не имеют. Через пару веков название трансформировалось в Рубель (в украинском и белорусском языке это вовсе не деньги, а приспособление для глажки белья).
Паренек из Рубеля.
Во время Второй мировой в Рубеле сожгли всё, кроме деревянной церкви св. Михаила Архангела XVIII века. Ею и стоит полюбоваться. Только чтобы изучить ее сложную композицию деревянных объемов, нужно будет подобраться поближе: в формировании скайлайна она уже не участвует, так как ее закрывает другой, построенный в начале 1990-х храм.
Элегантным движением на восток по Р88, будто созданной для автоэкскурсий по югу Беларуси, мы завершим наше беглое, но исполненное любви знакомство с западным Полесьем. Конечно же, не миновав вежливым транзитом такие жемчужины, как Давид-Городок и Ольшаны.
Пестрый Давид-Городок
Несмотря на довольно игрушечное название, этот без преувеличения южный городок имеет почти тысячелетнюю историю и удивительный характер. Какой-то особый дух, который не исчез несмотря на «Дажынкi» – мероприятие, часто меняющее малые города Беларуси до неузнаваемости.
Дело то ли в резных солнцах на фронтонах, то ли в старом русле Горыни, над которым мост уходит куда-то в небеса, то ли в какой-то особой скорости происходящего и полесском говоре – в общем, в чем-то, что связывает прошлое и настоящее воедино, как вяжущее связывает в бетон отдельные камни.
Основан город вроде как еще на рубеже XI и XII веков князем-изгоем Давыдом Игоревичем из Рюриковичей – внуком великого киевского князя Ярослава Мудрого. Говорят, князь Давыд перебрался сюда после того, как у него не получилось осесть в далекой Тмутаракани. Ну что ж, это почти комплимент: места здесь действительно симпатичные, ничуть не хуже Таманского полуострова, да и название вышло поблагозвучнее.
Дело то ли в резных солнцах на фронтонах, то ли в старом русле Горыни, над которым мост уходит куда-то в небеса, то ли в какой-то особой скорости происходящего и полесском говоре – в общем, в чем-то, что связывает прошлое и настоящее воедино, как вяжущее связывает в бетон отдельные камни.
Основан город вроде как еще на рубеже XI и XII веков князем-изгоем Давыдом Игоревичем из Рюриковичей – внуком великого киевского князя Ярослава Мудрого. Говорят, князь Давыд перебрался сюда после того, как у него не получилось осесть в далекой Тмутаракани. Ну что ж, это почти комплимент: места здесь действительно симпатичные, ничуть не хуже Таманского полуострова, да и название вышло поблагозвучнее.
Ленин просит князя Давыда отдать копье.
В XVI веке недалеко от Давид-Городка во время одного из своих набегов на литовские земли были разбиты и взяты в плен татары. Так вот, добренькая королева Бона тогда разрешила им поселиться здесь, на Горыни. Причем не только поселиться, но и брать в жены местных женщин при условии принятия православия. Говорят, с тех пор здесь можно встретить православных татар и нетипичные для местности фамилии типа Кардаш, Булат, Крым или, положим, Бесан.
Впрочем, некоторую смуглость и темные волосы многих местных жителей, а также страсть к выращиванию всяческой овощи эта история тоже вполне объясняет.
Впрочем, некоторую смуглость и темные волосы многих местных жителей, а также страсть к выращиванию всяческой овощи эта история тоже вполне объясняет.
В уникальном головном уборе под названием «головач» сошлись, кажется, восточный тюрбан и полесская намітка. Его носили замужние давид-городчанки. Нагрудные украшения в традиционном костюме тоже роскошны!
К концу XIX века ремесленничество и торговля развиваются настолько, что, например, детали для дубовых бочек, сделанные на Горыни, отправляются отсюда аж в Англию, а чеботы местных сапожников доезжают до Вильнюса и Варшавы.
Архитектура и вода старого Давид-Городка.
Вроде бы даже президент Речи Посполитой 2.0 Игнатий Мостицкий заказывал у местного мастера сапоги для охоты. В межвоенный период здесь проживало почти 12 тысяч человек, а это в два раза больше, чем сегодня.
Город на Горыни к тому времени стал крупным торговым центром с портом и судоверфью. Сюда со всей округи съезжались все, кто хотел что-либо продать, а все проданное уплывало лодками в Киев и Гданьск, катилось в Краков и другие города Европы.
А еще в это же время предприимчивые местные жители начали торговать семенами, выращенными на плодородной Городокской земле. Торговать ими на выезде.
Город на Горыни к тому времени стал крупным торговым центром с портом и судоверфью. Сюда со всей округи съезжались все, кто хотел что-либо продать, а все проданное уплывало лодками в Киев и Гданьск, катилось в Краков и другие города Европы.
А еще в это же время предприимчивые местные жители начали торговать семенами, выращенными на плодородной Городокской земле. Торговать ими на выезде.
Межвоенный Давид-Городок. Фото: еженедельник Światowid (1936 г.)
С ремесленничеством сейчас вроде так себе, вода ушла, и судоходство тоже утихло – так что красивый и почти морской герб города даже немного неактуален, местный электромеханический завод производит паяльники, обогреватели и звонки и, в общем-то, никакой краски городку не придает.
Зато сегодня Давид-Городок называют столицей растениеводства, потому что очень-очень многие его жители выращивают на продажу семена. Кстати, трудолюбие здесь вообще очевидно – достаточно заглянуть в какой-нибудь двор, только аккуратно.
Зато сегодня Давид-Городок называют столицей растениеводства, потому что очень-очень многие его жители выращивают на продажу семена. Кстати, трудолюбие здесь вообще очевидно – достаточно заглянуть в какой-нибудь двор, только аккуратно.
Магия нового Давид-Городка.
Еще во времена СССР дистрибьюторы растительной жизни разъезжались-разлетались из сердца Полесья во все концы Союза, и если и находился на рынке какого-нибудь захудалого города N продавец семян, то, скорее всего, он был из Давид-Городка.
Кстати, вся эта торговля семенами породила очаровательное локальное микроявление – «цiкеткi». Цiкеткi – это картонные дощечки с нанесенными на них вручную изображениями цветов, овощей и всего, на что находились у городчука семена. Дощечки вставлялись в мешочки с товаром для удобства покупателя и наверняка радовали глаз и способствовали продажам.
Кстати, вся эта торговля семенами породила очаровательное локальное микроявление – «цiкеткi». Цiкеткi – это картонные дощечки с нанесенными на них вручную изображениями цветов, овощей и всего, на что находились у городчука семена. Дощечки вставлялись в мешочки с товаром для удобства покупателя и наверняка радовали глаз и способствовали продажам.
Цiкеткi.
Когда-то изображения перерисовывали с привезенных из Польши упаковок из-под семян, и это было штучным и недешевым занятием. Зато спустя годы уже с десяток мастеров выписывали помидоры с чесноком да циннии с физалисами – каждый в своей, неповторимой манере. История цiкеткi, начавшаяся в 1940-х, к сожалению, почти закончилась с появлением принтеров и доступной печати.
Другими словами, чудес в Давид-Городке не перечесть: взять хоть танцевальный коллектив «Ритмы Ромэн» (около 5% населения – оседлые ромы) или завод «Полесские пряности», где работают приятнейшие люди, – просто спросите на проходной: «Есть ли у вас фирменный магазин?» Плюс к этому в Давид-Городке даже есть малюсенькая гостиница, поэтому если вам здесь полюбилось (ну а как нет?), то оставайтесь, исследуйте, растворяйтесь.
Другими словами, чудес в Давид-Городке не перечесть: взять хоть танцевальный коллектив «Ритмы Ромэн» (около 5% населения – оседлые ромы) или завод «Полесские пряности», где работают приятнейшие люди, – просто спросите на проходной: «Есть ли у вас фирменный магазин?» Плюс к этому в Давид-Городке даже есть малюсенькая гостиница, поэтому если вам здесь полюбилось (ну а как нет?), то оставайтесь, исследуйте, растворяйтесь.
Красота нового Давид-Городка.
Поищите старые польские казармы, гляньте вернувшийся к католикам после бытия клубом костел, найдите немного похожую на десерт церковь Казанской иконы Богоматери (рядом с ней есть отличный продуктовый под названием «Эдем») и обязательно – скромную и лаконичную церковь святого Георгия, которая успокаивает и лечит одним своим видом.
Этому взвешенной и выразительной архитектуры сооружению около трехсот лет. Его не испортили золотом, поликарбонатом или металлочерепицей, и оно будто бы сообщает собой мчащимся мимо машинам, тракторам и людям: спокойно, не так уж много надо, чтобы было хорошо.
Вариант счастья. Ольшаны
По слухам, жители Ольшан как-то просили передвижной парк аттракционов, гостивший в округе, работать хотя бы до 2 ночи – чтобы они могли успевать после тяжелого трудового дня насладиться одним из немногих доступных развлечений. Еще бы: с февраля и до поздней осени трудовой день здесь начинается часов в 5 утра, а заканчивается глубокой ночью.
Также есть легенда о том, что однажды ольшанцы были готовы скинуться и купить самолет, чтобы доставлять куда нужно то, что они с таким усердием и ответственностью выращивают, – огурцы.
Также есть легенда о том, что однажды ольшанцы были готовы скинуться и купить самолет, чтобы доставлять куда нужно то, что они с таким усердием и ответственностью выращивают, – огурцы.
Раритетного вида дом в центре Ольшан. Основной элемент застройки в «самой богатой деревне Беларуси» – большие коттеджи.
Никто уже и не помнит, как это все началось, но известно, что первые проповедники христиан веры евангельской появились здесь в 1927 году – задолго до парников и спустя 535 лет после первого упоминания деревни.
К 1930 году местная община ХВЕ насчитывала уже более тысячи человек, не распалась с приходом Советов, и вот, пожалуйста: сегодня в Ольшанах стоит роскошный Дом молитвы на 2500 прихожан, а в планах – построить на 5000, потому что все желающие уже не вмещаются.
К 1930 году местная община ХВЕ насчитывала уже более тысячи человек, не распалась с приходом Советов, и вот, пожалуйста: сегодня в Ольшанах стоит роскошный Дом молитвы на 2500 прихожан, а в планах – построить на 5000, потому что все желающие уже не вмещаются.
Протестантская церковь в Ольшанах. Фото: Сергей Гудилин (nn.by).
А это значит, что около половины, если не большая часть, местных жителей придерживаются протестантской этики и их тяжелый труд (и как его результат – прибыль) – показатель добросовестно исполненного долга перед богом. И своим трудом ольшанцы выбрали овощ.
На первом фото, судя по сигаретам, – наемные рабочие. На втором – обустройство бесконечных теплиц. На третьем – улица в Ольшанах. Фото Сергея Гудилина (nn.by).
Говорят, проехавшись по главным улицам, понять Ольшаны невозможно, потому что Ольшаны – в семьях. В семьях и в праведной религиозной жизни одной из самых крупных протестантских общин в постсоветских странах.
Зато, прокатившись по улицам в сезон, можно примерно понять, из чего состоит локальный бизнес: гектары теплиц и парников, в которых что-то всходит и растет, носящиеся туда-сюда грузовики, трактора, пикапы, мотоциклы и другие средства передвижения. Все набитые чем-нибудь в зависимости от сезона – то огурцами, то капустой, то дровами для теплиц.
Зато, прокатившись по улицам в сезон, можно примерно понять, из чего состоит локальный бизнес: гектары теплиц и парников, в которых что-то всходит и растет, носящиеся туда-сюда грузовики, трактора, пикапы, мотоциклы и другие средства передвижения. Все набитые чем-нибудь в зависимости от сезона – то огурцами, то капустой, то дровами для теплиц.
Деловая жизнь вокруг храма. Говорят, со сверкающими куполами православным помогли друзья-протестанты.
Люди трудятся здесь не покладая рук сами на себя, целыми семьями пропадая в полупрозрачных дворцах из пленки и зеленых лабиринтах. Работают с утра до ночи вместе с детьми, чтобы вырастить многотонный урожай и тут же, на огромном рынке, расположенном на выезде из Ольшан, продать его перекупщикам. И вновь начать круг сначала.
Интересно, что все это сформировало достаточно герметичную среду с консервативными устоями и мощной центробежной силой вокруг веры, общины, семьи и земли – говорят, из Ольшан мало кто уезжает.
Мол, даже дети, которые благодаря немалым доходам родителей (оборот овощей в Ольшанах колоссальный) могут учиться где угодно и чему угодно, не очень-то стремятся покинуть свой уголок: сперва помогают родителям в теплицах и парниках, затем создают семью, переезжают в дом по соседству, строят теплицы и парники и начинают денно и нощно обрабатывать свои собственные гектары, затем рожают и воспитывают детей, дети помогают родителям в парниках, родители помогают детям становиться на ноги, те создают семьи и переезжают в новые дома, строят теплицы…
Мол, даже дети, которые благодаря немалым доходам родителей (оборот овощей в Ольшанах колоссальный) могут учиться где угодно и чему угодно, не очень-то стремятся покинуть свой уголок: сперва помогают родителям в теплицах и парниках, затем создают семью, переезжают в дом по соседству, строят теплицы и парники и начинают денно и нощно обрабатывать свои собственные гектары, затем рожают и воспитывают детей, дети помогают родителям в парниках, родители помогают детям становиться на ноги, те создают семьи и переезжают в новые дома, строят теплицы…
Кажется, эта ольшанская модель существования даже немного напоминает те островные полешуцкие деревни, которые были отрезаны от мира, но при этом вовсе в него не стремились. Основой выживания у тех полешуков тоже была твердь, плодородная земля. Но что-то пошло не так – и они исчезли, как только мелиорация разгерметизировала их космический корабль, застрявший на планете Полесье.
А здесь вроде жизнь продолжается.
А здесь вроде жизнь продолжается.
Дорога
Этот маршрут отлично стыкуется с предыдущим, и если ваше Полесье затяжное, то этот трип удобно продолжать после прогулки и ночлега в Пинске или в Ezera Park Hotel.
С дорогами все прекрасно, поэтому к чему-то особенному готовиться не стоит – разве что к путешествию на пароме. А вот пересечение Припяти под Лунинцем (или Горыни – под Столином) может быть запоминающейся мелочью.
Дороги без покрытия такие хорошие, что и вспомнить особо нечего – только столинскую трилинку. Но, если в вас жив дух приключений, не забывайте сворачивать куда глаза глядят: например, за деревню Могильное к озеру Старуха. Красиво жить не запретишь.
Еда
Рискуйте в любом сельпо и покупайте локальные продукты, потому что на пути будет не так много мест, где можно подкрепиться. Попробуйте проверить себя на снобизм в шикарном ресторане «Горынь» в Столине; если предпочитаете роскошь другого рода – к вашим услугам Grand Cafe.
Пообедать можно и в Ольшанах: в Альшанскiм маёнтку и GRO Cafe тоже стараются. А вообще имейте с собой любимую еду, о которой лучше озаботиться заранее.
Ну и на всякий случай: сезон клюквы – с конца августа и до зимы.
Ночлег
Учитывая протяженность, насыщенность маршрута и его особенности, логичнее всего ночевать в Столине. Можно остановиться в самом центре, в гостинице «Горынь», – это если вам понадобится самый центр, логичное продолжение эстетики ресторана «Горынь», недорогой прайс и парк под боком. Кажется, номера там не очень комфортные, поэтому лучше посмотрите перед заселением.
Другой вариант – подороже и за пределами города: гостевой дом «Вилла Льва». Обещают и гидромассажную ванну, и ресторан, плюс это очень даже по пути и в логике маршрута – по дороге к Ольманским болотам.
Этот маршрут отлично стыкуется с предыдущим, и если ваше Полесье затяжное, то этот трип удобно продолжать после прогулки и ночлега в Пинске или в Ezera Park Hotel.
С дорогами все прекрасно, поэтому к чему-то особенному готовиться не стоит – разве что к путешествию на пароме. А вот пересечение Припяти под Лунинцем (или Горыни – под Столином) может быть запоминающейся мелочью.
Дороги без покрытия такие хорошие, что и вспомнить особо нечего – только столинскую трилинку. Но, если в вас жив дух приключений, не забывайте сворачивать куда глаза глядят: например, за деревню Могильное к озеру Старуха. Красиво жить не запретишь.
Еда
Рискуйте в любом сельпо и покупайте локальные продукты, потому что на пути будет не так много мест, где можно подкрепиться. Попробуйте проверить себя на снобизм в шикарном ресторане «Горынь» в Столине; если предпочитаете роскошь другого рода – к вашим услугам Grand Cafe.
Пообедать можно и в Ольшанах: в Альшанскiм маёнтку и GRO Cafe тоже стараются. А вообще имейте с собой любимую еду, о которой лучше озаботиться заранее.
Ну и на всякий случай: сезон клюквы – с конца августа и до зимы.
Ночлег
Учитывая протяженность, насыщенность маршрута и его особенности, логичнее всего ночевать в Столине. Можно остановиться в самом центре, в гостинице «Горынь», – это если вам понадобится самый центр, логичное продолжение эстетики ресторана «Горынь», недорогой прайс и парк под боком. Кажется, номера там не очень комфортные, поэтому лучше посмотрите перед заселением.
Другой вариант – подороже и за пределами города: гостевой дом «Вилла Льва». Обещают и гидромассажную ванну, и ресторан, плюс это очень даже по пути и в логике маршрута – по дороге к Ольманским болотам.
Большое спасибо всем краеведам Полесья, внимательно собирающим и структурирующим информацию о прошлом своего края.
Спасибо Андрею Берднику за совместное путешествие, литературу, подсказки и помощь, спасибо Эдуарду Злобину за участие и знания, спасибо Михаилу Карсеко за книгу «Калоднае. Выпрабаванне лёсам», блогу horodno.blogspot.com, покорившему тщательностью, и всем, для кого край и Беларусь – не фантом, а реальность, которую нужно постоянно проверять, чинить, трансформировать.
Спасибо Андрею Берднику за совместное путешествие, литературу, подсказки и помощь, спасибо Эдуарду Злобину за участие и знания, спасибо Михаилу Карсеко за книгу «Калоднае. Выпрабаванне лёсам», блогу horodno.blogspot.com, покорившему тщательностью, и всем, для кого край и Беларусь – не фантом, а реальность, которую нужно постоянно проверять, чинить, трансформировать.
В материале использованы архивные фото из группы «Во-первых, я из Пинска/Па-першае, Я з Пiнска» (коллекции Алексея Лобацевича, размещенные в паблике), фотографии из книги «Палiгон» А. Дубровского, из фотоальбома «Палессе Луiзы Бойд», изданного в рамках проекта «Шляхамі экспедыціі Луізы Арнер Бойд. Да 80-годдзя легендарнай экспедыцыі амерыканкі», из еженедельника Światowid, авторства Г. Поддембского, С. Хохмана и И. Сербова, с сайта Института мелиорации, Сергея Гудилина для nn.by, с сайтов media-polesye.by, kp.by, ctv.by, wikimedia.org, greenbelarus.info, poehali.net и orientir.by.
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
